Монастырь расположен был за городом и окружён лесом. В дальнем углу обширной монастырской ограды, захватившей и лесной участок, одиноко стояла скромная деревянная келейка в одну комнату. Когда обе они уселись на деревянной скамье, Настя, или сестра Анна, начала вполголоса свой рассказ.
— Как, значит, очутилась я в обители, так почувствовала себя счастливой; мне сдавалось, что убежище наше святое охранит меня от всякого наваждения дьявольского. Настоятельница у нас добрейшая, и благословила меня келейку срубить, вот эту самую, и за моё усердие дозволила мне скоро малый постриг принять. И вот поселились мы тут: я да сестра Агафьюшка, с которой я сдружилась.
Хорошо! Живём это мы, поживаем, в тиши да в молитве. Вдруг просыпаюсь я как-то ночью и слышу, что Агафья-то стонет; наутро я её допросила, а она мне отвечает, что сон-де видела, будто огромная кошка у неё на груди сидела и задушить её старалась. Ночи две всё этот сон ей виделся, а я, как заслышу, что она, бедная, стонет, сейчас её и разбужу.
На четвёртую ночку всё было тихо, а может, я крепко спала, не услышала. Только утром раненько встаю я, чтобы в храм Божий обрядиться, гляжу, а Агафьюшка ещё спит; а допреж того она завсегда раньше моего поднималась. Подумайте, барыня, ужас-то какой: гляжу я, а она как покойница и почернела вся. Кинулась я со всех ног в больницу за помощью; а дохтур опосля того пришёл и сказывал, что она давно уже померла, даже похолодела вся. Как рассказала я в обители ейный сон, так сёстры говорили, что это, значит, она смерть свою видела, которая за ней приходила.
В день погребения ужасно мне, тоскливо было, и я много молилась об успокоении души Агафьюшки; наконец, легла спать, но не спалось что-то. Тоска да страх томили меня, и я оставила на столе гореть керосиновую лампочку, что Вы мне подарили. Пробило полночь на монастырских часах, и вдруг мне почудилось, будто входная дверь стукнула, а потом, ровно, кто-то в сенях прошёл. Задрожала я тут, как осиновый листочек, и села на постели.
— Ужели, думаю, — продолжала рассказывать Настя, — я дверь забыла замкнуть, и ко мне бродяга или хулиган залез? Обомлела я со страху и что делать, не знаю. И вдруг, вижу это я, открылась дверь, и входит человек, бледный такой, тощий, в арестантской одежде, а на ногах кандалы звенят. Подошёл он к кровати, взглянул на меня такими глазищами, что я похолодела вся, и говорит с такой, знаете, злой усмешкой:
— Не пужайся, Настенька, это я, муж твой. Небось, ты обо мне и думать перестала, а я вот не забыл, что мы с тобой попом венчаны, и что из-за твоей измены я в каторжники попал. Ха, ха, ха! Гляди, видишь цепи на мне, да они не крепче тех, которыми нас Малейнен связала. Теперь вот я вернулся слово держать своё и права свои потребовать. Уж больно долго я ждал тебя, и какой ни на есть ценой я ушёл-таки. Ну, сегодня и свадьбу отпразднуем.
Я себя не помнила от ужаса, потому что узнала его.
— Викентий, — говорю, — да ты рехнулся, Нечто не видишь ты — я монахиня; обет, значит, произнесла. А вот пособить тебе скрыться — это я с полным удовольствием, и денег тебе дам.
У самой зуб на зуб не попадает; а от Викентия-то холод такой несёт ровно из погреба. И так он пронзительно да дико загоготал, как я ещё сроду не слыхала. И последняя моя силушка тут и пропала.
— Ты монахиня? — говорит. — Ха, ха, ха! Прежде чем монахиней быть, ты моей женой стала. Малейнен нас с тобой окрутила, помни это! Ты вся моя, как есть, и ничто тебе от меня не вызволит; а коли противиться будешь и оттолкнёшь меня, так я тебя убью!
Схватил он меня своими ледяными ручищами, а от самого-то смрад такой идёт, что не дохнуть; чудилось мне, ровно глыба снеговая меня завалила, и тут я сознание потеряла… Пришла я в себя, когда солнышко всходило. Гляжу, а никого нет. Но с той поры он часто приходил и жил со мной, как муж.
Я всё надеялась, что авось-де его изловят, и понять не могла, где он скрывается, а донести на него не смела, да и признаться кому-нибудь стыдно. Самое-то страшное было впереди.
Месяца с три назад пришла к нам на богомолье Матрёша и принесла подарочки от вашей милости. Разговорились мы, понятно, с ней, а она вдруг и сказала:
— Тебе бы, сестрица, не мешало отслужить панихиду за Викентия; его бывший хозяин весточку получил, что не вынес он каторги и повесился. Твой долг молиться за него, его грешную душу, потому он и острожником стал, что ты своему слову изменила.
Я так и обмерла. Викентий помер… А как же он каждую ночь ко мне приходит? Я думала, что у меня голова треснет. Мысли стали мешаться, и я чувств лишилась. Недель шесть я прохворала, и в больнице лежала, но наконец поправилась. И только я здесь очутилась, как Викентий сызнова стал ходить ко мне… Мучаюсь я, а молчу, Потому, кто мне поможет? Никто. Проклятая я, и должна муку свою нести до конца дней.
Настя умолкла и вытерла слёзы, струившиеся по её бледному, исхудавшему лицу.
Киру охватил ужас, когда она слушала страшный рассказ Насти: при мысли, что и Басаргин тоже может предъявить свои права, её бросило в холодный пот. У неё было слишком много явных доказательств, что призрак не желает уступать никому своих прав.
Ей пришло в голову, между прочим, появление его в Венеции и живо вспомнилось то отвращение, которое она, коснувшись разлагающегося трупа, испытывала. Ужасны законы, одаряющие хотя и временной жизненностью обитателей загробного мира…
Теперь она расплачивалась за своё равнодушие к законам неведомого, за глумливое недоверие ко всему, чего не могла нащупать рука, исследовать скальпель. В просвещённый век было в моде смеяться над привидениями, над сомнамбулизмом, колдовством, словом над всем, чего не понимали интеллигентные люди, подобно тому, как они отрицали существование Бога или издевались над религиозными верованиями.
Кира тоже выросла в воззрениях, что развитая и образованная девушка хорошего общества не может не краснея, верить в подобные нелепости… Дорого же ей обошлось убеждение в несуществовании потустороннего мира!..
Она взялась руками за голову, стараясь овладеть собой, а затем в свою очередь, рассказала Насте всё, что произошло с ней с того времени, как они не виделись.
— Осталась одна надежда: найти Малейнен, — закончила она свой рассказ. — Я и приехала-то сюда, отчасти для того, чтобы спросить не знаешь ли ты, где она. Если только она освободит меня, клянусь, я заплачу, чтобы она и тебя освободила от Викентия. К несчастью, нигде не сыскать эту проклятую бабку.
Настя задумалась…
— Сама я не знаю, где она. А вот, может, городовиха Ефимовна, что возила меня к ней, знает, где теперь проживает колдунья. Помнится, они очень дружили, а не то, даже сродни приходились. Мать Ефимовны, кажись, из чухон была.
Записав точно имя городового и его жены, Кира на следующий день уехала. По возвращении Киры в Петербург снова начались поиски Малейнен, и на этот раз увенчались успехом. Городовой был переведён в другую часть столицы, где его и нашли; а его жена, благодаря щедрым чаевым, немедленно сообщила желанный адрес. Оказалось, что Малейнен окончательно покинула столицу и поселилась в своей деревне около Або.
