Стоит мне лишь подумать о первом свидании, и
сразу же я переношусь в тот вечер, на пляж. Воспоминания о нем настолько
сильны, что я моментально начинаю ощущать влажный ветерок, дующий с моря, слышу
«пение» цикад и потрескивание костра, чувствую запах туалетной воды Марата —
что-то такое апельсиновое, одновременно морское, ментоловое, легкое, едва
уловимое… Этот аромат всегда будет ассоциироваться у меня с Маратом и всем, что
с ним связано.
После этого вечера наши отношения
завертелись-закружились каруселью. Встречи, цветы, совместное посещение
экскурсий, кино, эсэмэски, звонки, ночи под звездным небом…
Резко остановилась карусель тогда, когда я
стала свидетельницей разговора, который не должна была слышать. Я буквально
слетела с этого безумного аттракциона чувств и очень больно ударилась о реальность.
Между нами произошло огромное недоразумение, и
наши отношения едва не закончились. Я не давала Марату высказаться,
объясниться, не хотела его слушать. Не то что слушать! — не хотела знать о
его существовании. Но потом, к счастью, мы поговорили, и карусель завертелась с
новой силой.
Следующая ее остановка произошла по моей вине.
Впрочем, я ни в чем не была виновата, но теперь уже Марат не хотел слушать
меня.
Я оказалась на его месте — на месте человека,
которому не дают защищаться.
Я побывала в роли удава. А потом — в роли
кролика.
Все так, как сказала попутчица.
И от этого мне стало жутко.
Глава 2. Эксклюзивная дружба
Однажды вечером мы стояли на нашем пляже и
смотрели на море. Невысокие волны омывали песчаный берег (наш берег), и вода
стекала обратно в море. Вода, которая увидела нас с Маратом, стоящих на берегу.
Через какое-то время та же самая вода омоет берега Румынии, Болгарии, Турции,
Грузии, Украины… и, может быть, увидит другую пару каких-нибудь друзей, которые
вот так же стоят и смотрят на море…
Вдруг Марат медленно приблизился ко мне,
положил ладони на талию и, глядя в глаза, начал танцевать.
Взглядам в глаза я придаю очень большое
значение. Когда Марат вот так смело, уверенно, открыто смотрит мне в глаза, это
о многом говорит. Так можно смотреть, только когда отношения особенные. Никому
другому так в глаза не заглянешь!..
Со мной произошло что-то странное. Почему-то у
меня не возникло вопроса, зачем Марат начал танцевать, я приняла это
естественно. Ни слова не говоря, я положила ладони ему на плечи, тоже заглянула
в глаза и стала двигаться в унисон с ним.
Сколько прошло времени — я не знаю. В тот
момент для нас не существовало этого приземленного понятия. Да и нужно ли оно?
Не отрываясь, мы смотрели друг на друга. Наши
пересеченные взгляды стали дорожкой, соединяющей две души. Мы медленно
танцевали, стоя босыми ногами на песке, остывающем от жаркого дневного солнца.
А потом Марат произнес:
— По-моему, только настоящие влю… то есть
друзья, могут танцевать без музыки.
Я улыбнулась:
— Ты ошибаешься. Считаешь, что музыки
нет?
— А разве есть? Я же не играю на гитаре.
— Да, танцевать и одновременно играть на
гитаре затруднительно, но… Музыка есть. Разве ты ее не слышишь?
Не отрывая от меня взгляда, Марат
сосредоточенно прислушался.
— Нет, не слышу.
— А вот я слышу. Это крик чаек. Шум волн.
Мы с тобой танцуем под шум волн. Чем не музыка?
Марат задумался и кивнул:
— Да, Полина, это музыка. Настоящая,
самая лучшая музыка! Музыка нашей любви.
Я всегда ругала Марата, когда он говорил слово
«любовь»; я считаю, что это слово слишком затаскали, но в тот раз ругать не
стала. Со мной что-то случилось — я как будто впала в прострацию.
… — Эй, Полина, просыпайся, — услышала я.
Я медленно вынырнула из сна. Между пляжем, где
мы с Маратом танцевали под шум волн, и поездом возник длинный коридор, по
которому стремительно летело мое сознание.
Я открыла глаза и увидела перед собой лицо
гадалки.
— Проснулась? Молодец. Через двадцать
минут твоя остановка.
Я тряхнула головой, стараясь избавиться от
остатков сна-воспоминания.
Несмотря на то что сон был прекрасным, голова
была тяжелая — в поездах я не высыпаюсь. Я посмотрела в окно. Темно. Только
придорожные фонари мелькают, освещая какие-то строения.
— Спасибо, что разбудили, —
поблагодарила я навязчивую попутчицу.
Она кивнула.
Я встала с полки, потерла глаза и подумала:
«Откуда она узнала, что сейчас моя остановка? Точно — она или ведьма, или
смотрела мой билет».
Вдруг женщина хмыкнула и снисходительно на
меня взглянула.
У меня возникла еще одна мысль: «Она умеет
читать мысли…»
Я свернула постель, подняла полку и взяла свою
сумку.
Чтобы не думать о странной женщине, я
погрузилась в мысли. В самые прекрасные мысли — о Марате.
Наша «очная» дружба, а не через бинокль,
длилась два месяца — до тех пор, пока не начались занятия в школе. Думая летом
об осени и предстоящей разлуке, я неизменно успокаивала себя: «Осень еще
далеко! Вот когда придет сентябрь, тогда и буду плакать. А пока что надо
веселиться». Осень была для меня чем-то далеким…
В августе мы повздорили. И почти расстались. Но
потом все-таки помирились. Время нашей ссоры прошло для меня ужасно — я стала
безэмоциональным роботом: меня ничто не радовало, не интересовало, мне не было
ни до чего дела… А в день, когда мы помирились, я вернулась к жизни и снова
почувствовала себя самым счастливым человеком на свете. Но недолго длилось мое
счастье — через два дня Марату пришло время уезжать домой.
В Лимонном — небольшом городке у моря, где я
живу, Марат работал. Приезжая сюда, он не знал, что встретит здесь друга. То
есть меня… Я тоже не знала, что у меня появится друг, поэтому момент нашей разлуки
был для нас большим потрясением. Мы не хотели расставаться… Но пришлось.
Я стояла на перроне. Марат находился в купе и
смотрел на меня. И хоть мы все еще были рядом, но нас уже разделяло толстое
оконное стекло. Поезд тронулся. А мы, ни слова не говоря, продолжали смотреть
друг на друга. До тех пор, пока состав не отошел от платформы.
Я не верила, что это случилось. Воспринимала
мир как какую-то выдумку, бред человека с сорокаградусной температурой.
Казалось, сейчас мне дадут жаропонижающую таблетку, и мир снова станет прежним.
Посмотрю налево и увижу Марата (почему-то я всегда ходила справа от него)…
Но ничего подобного не произошло.
Проводив взглядом поезд, я заторможенно
развернулась и куда-то пошла. Через некоторое время обнаружила себя сидящей на
лавочке. И не просто на лавочке, а на лавочке, на которой я сидела в тот вечер,
когда впервые поговорила с Маратом. Тогда, в очереди за коктейлем, я вела себя
очень глупо. Наговорила много всего — и что ему идут синие плавки, и невпопад
отвечала на вопросы, давая понять, что он небезразличен мне.
