— Именно по этой причине я вас пока не арестовал.
— И вы никогда не отдадите подобный приказ, не правда ли, монсеньер? Хозяин сторожевого пса не знает, какой падалью тот питается, какой он кровожадный, хозяина это мало волнует. Ему надо лишь одно — чтобы пес был надежный, преданный и безжалостный сторож. Я и есть такой пес, монсеньер.
— Палач кардинала. Так называют вас люди.
— Вам нужен хотя бы один такой человек, меня не смущает это прозвище. Я жесток и признаю это, но зачем вашему преосвященству понадобился бы святой?
— Вы искусно защищаетесь, и я признаю, что действительно нуждаюсь в вас. Но больше никогда не набрасывайтесь на прекрасный пол так безрассудно, будь то знатная женщина или простолюдинка. Если по вашей вине случится изнасилование или убийство девственницы, я буду безжалостен. Теперь ступайте прочь! Я любил эту девочку…
Взволнованный Лафма не мог не отметить, что ему запрещалось нападать только на девушек, а шлюх, судя по всему, кардинал-герцог не имел в виду. Последние были «мясом» для наслаждений. С ними могло случиться все, что угодно! Конечно, он уже не был уверен, что будет находить в нападениях на шлюх прежнее удовольствие. Юное, такое свежее и такое нежное тело Сильви снилось ему по ночам в чудовищных кошмарах после того, как пошли слухи, будто она утопилась в водах крепостного рва замка Ане. Но, оказывается, она жива; ее прячут, она хотя и недоступна, но жива! Поиски станут увлекательной охотой, ибо Сильви не входила в рамки, очерченные кардиналом, поскольку перестала быть девственницей!
Лафма колебался. Должен ли он отнести записку кардиналу? Этот поступок доставил бы живое удов творение самолюбию Лафма, но стал бы неосмотрительным промахом. Теперь он чувствовал, что у него развязаны руки, чтобы вести собственное расследование, и если он найдет Сильвн, то она будет безраздельно принадлежать ему, поскольку кардинал по-прежнему считает ее мертвой.
Поистине день этот начинался удачно. Лафма решил продолжить его приятнейшим образом, отправившись лично провести допрос с пристрастием одного фальшивомонетчика, сожалея, что он уже не может, как в жестокие и отчаянные средние века, сварить его в котле с кипятком…
4. ПРЕДАННАЯ ДРУЖБА
В тот вечер мэтр Теофраст Ренодо ужинал у своего друга шевалье де Рагенэля. Между господином Ренодо — создателем «Газетт де Франс» и бывшим конюшим герцогини Вандомской возникла дружба, которую еще больше упрочило приключение, которое довелось им испытать; в итоге первый оказался опасно ранен, второй попал в Бастилию по обвинению в убийстве. Оба любили провести время в долгих разговорах за столом, отдавая дань блюдам, что готовила экономка Персеваля Николь Ардуэн. У нее в жизни, казалось, не было другой цели, как накормить получше своего хозяина, чья неизменная худоба могла бы нанести урон профессиональной репутации Николь, если бы она не знала, что причина ее кроется в тяжелом горе. Да и сама Николь Ардуэн была в последнее время меньше расположена к готовке, особенно с тех пор, как милая мадемуазель де Лиль и Корантен Беллек, верный слуга шевалье, загадочным образом исчезли, оставив всех в полном недоумении. А однажды герцог Бофор забрал у них даже Жаннету под тем предлогом, что ее место в доме Вандомов и что она необходима герцогине. Николь, конечно, очень хотела бы узнать о Жаннете, но ни за что на свете она не решилась бы отправиться в большой дворец, чтобы там о ней расспросить… Все это Николь втолковывала своему вечному суженому Дезормо, сержанту полиции. Именно своему жениху она была обязана появлением в доме Пьеро, мальчишки лет тринадцати, который помогал Николь и умело прислуживал за столом.
В этот вечер сотрапезники начали ужин в полном молчании, потом неторопливо обсуждали последние новости, опубликованные в «Газетт де Франс», где много писали о волнениях, поднятых в Нормандии. Король выслал против восставших войска во главе с маршалом де Гасьоном…
— Нищета, чьими жертвами стали бедняки, это страшная примета нашего времени. Кардинал, сам будучи священником…
— …восприимчив к этому, уверяю вас, — перебил Ренодо шевалье де Рагенэля. — Я знаю тому примеры, но он стоит слишком высоко, чтобы заботиться о том, что ему представляется второстепенным эпизодом. Он отдает себя Франции…
— Но Франция — не отвлеченное понятие. Франция — это ее люди. А кардинал безжалостен и непреклонен.
— Безжалостным его сделали люди. Подумайте о том, что каждую минуту ему угрожает кинжал убийц… Боюсь, что кардинал вслед за Гасьоном пошлет в Нормандию господина Лафма…
— Следом за солдатами — палач! Несчастные люди! Этот человек — дьявол…
Наступила тишина; мужчины использовали эту паузу для того, чтобы передать друг другу фаянсовый, расписанный голубыми узорами горшочек с табаком, набили трубки, раскурив их от горящей головешки из камина. Какое-то время газетчик, не говоря ни слова, попыхивал трубкой, отсутствующим взглядом следя за кольцами дыма. Потом вдруг спросил:
— Известно ли вам, что в прошлом месяце убиты еще две женщины?
Очнувшись от дремотного оцепенения, в которое он уже начал погружаться, Рагенэль вздрогнул.
— Каким образом? Как и раньше?
— Именно. Только клеймо изменилось. На этот раз оно представляет собой букву «сигма»… Но все остальное как прежде: женщина изнасилована, убита, отмечена клеймом.
— Почему же вы ничего не говорили мне об этом?
— Мне вообще не следовало бы говорить вам об этом. Когда я узнал о первом из убийств, то попросил аудиенции у кардинала. Ришелье не только запретил мне давать сообщение об убийстве в «Газетт», но и упоминать о нем в разговоре с кем-либо. Я нарушаю ради вас свое слово лишь потому, что вы мой друг, и, по-моему, естественно, если я ставлю об этом в известность вас, ведь вы уже так дорого заплатили за свое участие в нашей авантюре…
— Значит, кардинал, — медленно, словно подыскивая слова, сказал Персеваль, — хотя и знает убийцу, позволяет ему продолжать чудовищные злодеяния?
— Кардинал нуждается в этом негодяе. Он, вероятно, считает, что для этого человека убийства необходимая отдушина, ибо этот убийца сумасшедший. Конечно же, для Ришелье жизнь нескольких шлюх и гроша ломаного не стоит: с его точки зрения, эти девки сами выбрали опасную жизнь.
— Не стоит до того дня, пока убийца не примется за порядочных женщин! — с жаром заметил Рагенэль.
— Порядочная женщина устроена так же, как и шлюха, — внезапно раздался незнакомый голос. — Женщины одинаково чувствуют боль, с той лишь разницей, что шлюха, наверное, переносит страдания легче, чем порядочная женщина, но и тем, и другим Бог дал душу.
Ренодо удивленно обернулся, а Рагенэль приподнялся со стула, чтобы рассмотреть пришедшего, который стоял в дверях, держа в руках по заряженному пистолету. Это был высокий и сильный человек. Поверх вылинявшего красного мундира был накинут распахнутый черный плащ; на ногах у него красовались до блеска начищенные сапоги, на руках — черные кожаные перчатки; на боку, как у дворянина, висела шпага; на голове была шляпа с черными перьями. Лицо было скрыто под нелепой карнавальной маской.
