Граф Комаровский поглядел на генерала Згурского, углубленного в разбор корреспонденции:
— Владимир Игнатьевич, скажите, будьте так любезны, каково ваше мнение о манифесте великого князя Кирилла Владимировича.
— В котором он в императоры себя производит?
— Так точно.
— Не мое дело критиковать великих князей. Знаете ли, милейший Евгений Александрович, вот что я вам скажу: после взятия Камышина Антон Иванович Деникин присвоил мне звание генерал — лейтенанта. А мы с ним, извольте понять, в Академии Генерального штаба учились на одном курсе. И вдруг — на тебе. Он меня жалует. Как — то так мне это все нелепо стало, и передать не могу. Кресты не взаправду, звания… Смерть и кровь — те да, настоящие. А это так — игрушки для молокососов. Стыдно — с. Отписал Антон Ивановичу, — отпивая чай, по московскому обыкновению — с блюдца, усмехнулся Згурский. — Чтоб его не огорчать, сказал, что непременно присланные им погоны надену, когда войска наши Москву возьмут. Вот так — то. Пока, сами понимаете, не довелось обнову примерить. Суть же сей басни такова: можно и местоблюстителем престола, и самодержцем, и хоть императором себя величать. Но коли трон Российский там остался, а его императорское высочество здесь, то от мишуры позлащенной толку чуть. Эмиграцию российскую этот маскарад не объединяет, напротив, увы, на части рвет. Так что не обессудьте, Евгений Александрович, не одобряю.
— А насчет того, что Красная Армия сама может большевиков скинуть?
— Мочь — то она может. Вопрос — станет ли. Возможно, на этот и многие другие вопросы сможет ответить генерал от кавалерии Брусилов. Если, конечно, месье Шведов не пытается ввести нас в заблуждение. Кстати, Евгений Александрович, полагаю, следует отработать план встречи с его высокопревосходительством. Наверняка он не будет иметь возможности вот так вот запросто прийти в вашу уютную квартиру и почаевничать с нами в задушевной беседе.
— Да… Но никто еще не знает о намерении генерала Брусилова прибыть в Чехию. Что же касается его размещения здесь — и вовсе тайна сия велика есть.
— Вы правы, господин штаб — ротмистр. Но давайте рассуждать здраво. Брусиловский прорыв да и вообще действия почтеннейшего Алексея Алексеевича против Австро — Венгрии, по сути, принесли Чехии свободу, уж во всяком случае, приблизили ее. Поэтому можно предположить, что президент Чехии пожелает наименовать Брусилова почетным гостем и разместить его в одной из своих резиденций. Надеюсь, вы знаете, где в Праге и около нее имеются такие объекты?
— Так точно.
— Вот и славно, — Згурский еще отпил чай, — сегодня туда отправляемся. Далее. Здесь, несомненно, живут участники Брусиловского прорыва.
— Именно так.
— Их надлежит собрать, приготовить поздравительный адрес, организовать встречу, а затем — как в бою: вцепился в передний край — руби, коли, развивай успех.
— Все это так, но беда в том, — задумчиво начал Комаровский, — что генерал Спешнев, возглавляющий организацию ветеранов, как они себя называют, Луцкого прорыва и боев в Галиции, почитает Алексея Алексеевича продажной шкурой и отзывается о нем весьма нелестно.
— Позиция его понятна, но я надеюсь убедить собрата переменить решение… Если мы хотим за сегодня успеть все, что наметили, следует не медля выезжать.
— Так точно, ваше превосходительство! — Граф Комаровский поднялся из — за стола. — Если не возражаете, оставайтесь здесь. Я куплю утренние газеты, заведу машину и вам просигналю.
— Пустое, — отмахнулся Згурский, — пройдусь по столице, подышу воздухом.
— Как скажете, Владимир Игнатьевич. Тогда буду ждать вас на углу возле аптеки. Ну, помните, там где лев…
— У аптеки, так у аптеки.
— Только ж вы смотрите, не пропадите.
— С какой такой стати?
— Да рассказывают, как — то ночью забрались в эту аптеку воры. Что уж там было, никто не знает. Может, спирта крепко хватили или еще что, но только начали сильно буянить. На звон битого стекла и крики прибежала полиция. А когда в здание ворвались, то никого из грабителей там не обнаружили — исчезли, как не было.
— Ерунда, — поморщился Згурский. — Могу поспорить, в подвале дома есть подземный ход. Постройка старая — в прежние века такие вещи любили. В моем доме на Сретенке такой ход тоже имелся. Мальчишками нас оттуда гоняли — боялись, как бы не засыпало. Но дед сказывал, что до самого Кремля по тому ходу дойти можно было. Вот так вот, дорогой мой Евгений Александрович! А вы говорите исчезновения, черные дамы, предсказания судьбы… Вроде дельный человек, а голова у вас забита всякими нелепицами!
Май 1924
Судаков ворочался в постели, стараясь отделаться от прилипчивого сна. Ему виделся Байкал: огромный, необъятный, пугающий своим холодным величием. Двадцать лет назад Петр Федорович совсем молоденьким солдатом был прислан с тремя сотнями таких же необстрелянных юнцов для пополнения растерзанного в боях с японцами полка Амурских драгун. Судакову снилось, будто стоит он в карауле, вдруг начинает дуть сильный ветер, и зеркальная гладь таежного моря вздымается огромными волнами, подступает к нему… А с поста не уйти. Он стреляет в воздух, чтобы вызвать разводящего, но тщетно. Вода уже по колено, по пояс, по грудь подступает, вот и воздуха не хватает…
— Батянь, батянь! Очнись. — Варька трясла его за плечо. — Там Фролиха прибежала. Сказывает, у Таисии Матвеевны в доме неладное!
— А? Что? — Судаков вскинулся, сел на кровати и замотал головой, стряхивая обрывки кошмара.
— Фролиха, говорю, прибежала! Псы, говорит, разлаялись. Она вышла во двор узнать, а во флигеле дверь нараспашку, крик — точно Ольга, дочка Таисии Матвеевны, орет… ну, она огородами — и сюда.
Судаков споро натянул галифе и вставил ноги в хромовые сапоги.
— Мне в управу к дежурному бежать? — вопросительно глядя на отца, предложила Варька.
— Сам разберусь! — отрезал начальник милиции, доставая из — под подушки револьвер. — Фролиха пусть здесь пока сидит! Капель ей накапай, чтоб не причитала зазря.
— Маманя уже налила.
— Вот и дело, — на ходу застегивая френч, кивнул отец.
«Это не бандиты, — стучало в его голове. — Их тут, почитай, всех под корень извели. Да и не пошли бы бандиты к училке. Брать у нее нечего, нрава она благостного, не гулящая…»
Судаков выскочил из дома и, не разбирая пути — огородами, через заборы, пугая собак, — бросился к учительскому флигелю. Дверь, как и говорила Фролиха, была нараспашку. В прихожей горел свет.
Судаков перекрестился, сплюнул, вскочил в сени и, взведя курок нагана, ногой ударил в дверь горницы!
— Руки вгору! Одно движение — стреляю!
Картина, открывшаяся взгляду охранителя закона, взорвала какой — то неведомый для самого Судакова фугас в его душе. Учительница лежала на полу без чувств, со скованными за спиной руками. Ее дочь, с кляпом из оторванного рукава платья, была крепко привязана к стулу. У стола валялись какие — то бумаги, вывернутые из комода вещи. Посреди этого хаоса стоял Василий Гуц.
