— Принесите ему одежду, — скомандовал настоятель.
— Уже послали, — сообщил монах. — Сейчас будет.
— Мой господин велел передать, — отрываясь от согревающего напитка, вновь заговорил посланец, — что крайне разгневан злодеянием, на которое решился король. Тем паче что люди толстяка своевольничают не в Иль-де-Франс, а в нашей Шампани. Граф Тибо разослал гонцов к верным людям, и скоро вся Франция вспыхнет, дабы покарать слугу Антихриста и лишить его не только короны, но и самой головы. Вам стоит лишь приказать, и храбрый Гуго де Пайен с его рыцарями и мечами проложит торный путь в Клерво. И нет силы, которая бы устояла пред силою воинов Христовых.
Бернар почти с нежностью поглядел на юношу, переставшего вдруг дрожать и гордо расправившего плечи на последних словах.
— Согрейся, отдохни. Вечером пойдешь назад. Я выскажу свою волю.
Ветер сонно ворочался в обвисших парусах, едва напоминая о себе. Убедившись, что изменения погоды не предвидится, капитан без особой, впрочем, надежды поскреб мачту, послюнявил указательный палец и, не дождавшись усиления ветра, приказал идти на веслах. Море едва плескалось за бортом. Казалось странным, что еще совсем недавно оно поднимало валы, перехлестывающие через корабль.
Федюня Кочедыжник стоял на палубе, созерцая безграничный простор, открывавшийся его взору. Можно было решить, что вид этой соленой вечно движущейся пустыни приковывает его внимание. Но выросшего у берегов Понта мальчишку трудно было удивить морскими пейзажами.
— О чем задумался, приятель? — Лис подошел к Федюне и положил руку ему на плечо.
— Гарри взял город, — не спуская глаз с еле заметной ряби, со вздохом ответил Кочедыжник.
— Откуда ты знаешь?
— Вижу. Сам не пойму как, но вижу. Прежде такого не было, а сейчас вдруг — раз! И точно не посреди окияна, а вот — совсем рядом, лицом к лицу. Все своими очами вижу, а сказать ничего не могу. Растолкуй, дядька Лис, в чем моя вина? Разве я кому что дурное сделал? Разве бранил кого? Или старшего не почтил? Почто казнь такую претерпеваю?
— Что ты, Федь?
— Я Гарри с земли поднял. Он ходить не мог. Разве дурно, что помог ему? А он нынче город взял, объявил себя принцем, начертал на щите знак с тремя змеями — навроде этого. — Он вытащил из-за пазухи амулет. — И моим именем храмы жжет. Разве я когда мог о том помыслить?
— Да-а… Ситуация хреновая. Но, видишь, ты сам дал ему основания считать тебя если не богом, то его посланцем. Тут уж, как говорится, назвался груздем — лечись дальше. Гарри, может, и рад навьючить золота на осла и тихо-тихо куда-нибудь отвалить, да не получится уже: на него глядят, как на твоего апостола.
— К чему это все? — Федюня утер слезинку, покатившуюся по щеке. — Никогда, ни единым словом не призывал убивать и крушить! Теперь, выходит, я в ответе за содеянное? Как обратить время вспять?
— Ну, ты загнул. Этого никто не знает.
— Нешто и в ваших землях не ведают?
— Каких таких «наших»?
— Тех самых, откуда вы с графом прибыли.
— Это здесь неподалеку… — пустился в объяснения Лис. — Вон там, — он указал на горизонт, — Франция, а за ней…
— Я о других землях. Тех, что за линией заката.
Сергей удивленно воззрился на собеседника:
— С этого места подробнее.
— Я о тех землях речь веду, в кои велено вам меня забрать. Я знаю, что вы такого не мыслите, но тот, кто приказывал вам сие, ничего не забывает.
— Постой, постой. Шо ты несешь?
Федюня вздохнул.
— Гарри предал меня по неразумию своему. Ты же силишься в глаза мне лгать. Я ведь коли вижу — то и знаю. Велено вам увести меня из мира живых, да и бросить меж мирами. А я так смотрю, что, может, оно и к лучшему. Такое нынче со мной происходит, что даже и жить противно. — Он ненадолго замолк. — Вот ответь, дядька Лис, почто вам дома не сиделось? Зачем вы пришли незваные и нежданные, аки тать в ночи? — Федюня посмотрел на старого друга взглядом, полным невыразимой печали. — Неужто верите, что в силах помешать крови литься, дереву сохнуть и роду человеческому в этом мире и в сонме иных миров истреблять друг друга?
— Непростой вопрос, — посерьезнев, сказал Лис.
— А у меня нынче простых и нет. Тут и о себе ничего в толк не возьму, а уж что вокруг деется — так и вовсе темно. Ступаю, как посредь леса в новолуние. И за что ни возьмусь — все тернии. Я к вам шел, мне никуда боле не надо было. А оно нынче как выходит: и вам я ни к чему, только обуза. И дело ваше, как монета в воздухе — может, так упадет, может — эдак.
— Федюнь, братишка, ты ничего не понимаешь, тут все очень сложно.
— Не понимаю, — согласился отрок, — сам о том сказал. А что сложно… Я вон Гарри на ноги поднял, а он этой ногой ближнему на горло стать норовит. И вы — вроде как добро содеять пытаетесь, а только у добра того клыки да когти. Ровно как у зла. Кому помогать да что делать: помогать ли вовсе, или впрямь — уйти за предел мира и там найти для души отдохновение?
— Эк тебя переплющило-то, — покачал головой Лис. — Но там, где время пройдет, там и мы пройдем.
— Не ведаешь ты, куда путь держишь. Не ведаешь, идти ли. А все едино: ступаешь шаг за шагом, не зная ответы на те вопросы, что задаешь себе неслышным голосом. Так и я пойду с вами, дабы отыскать то, что заменит мне ответ.
— Ну, ты загнул, — поразился Сергей. — С такими речами из тебя здоровский вышел бы замполит, жаль, у вас звери такой породы не водятся.
Кочедыжник поглядел на друга, и в глазах его дальними отблесками пожара высвечивало нечто странное, чтобы не сказать страшное. Лис встряхнулся, отгоняя наваждение.
— Пожалуй, стоит кораблю идти быстрее, — вдруг безо всякой связи с тем, что говорилось ранее, точно вскользь, бросил Федюня и запахнулся в плащ, спеша укрыться от резкого порыва ветра.
Барон ди Гуеско поглядел с холма на ласковую, залитую солнцем ранней осени равнину. Сколько видел глаз, та была засажена виноградниками; среди аккуратных рядов подвязанной лозы, собирая в плетеные корзины тяжелые грозди, неспешно двигались монахи в подобранном одеянии.
Капитан папской гвардии пренебрежительно хмыкнул:
— Мне кажется, эти святоши всерьез думают, что когда-то их кислое пойло сравнится с итальянскими винами. Наивные простаки… Как считаете, падре?
— Истина зависит от того, сын мой, — на лице Йогана Гринроя сложилась высокопарная мина, — вкушу ли я от даров винной бочки прежде, чем изреку ее, или же после того. Ибо если до — то я думаю, что думаю, а если после — то лишь думаю, что думаю.
— Чего-чего? — Майорано уставился на спутника.
— Сразу видно, что риторика для вас — наука о снаряжении рыцарей, — Гринрой воздел к небу палец, — между тем как слово, бывшее прежде всего, существует ныне и впредь. И слово это сокрушает воинства и созидает царства.
