— Я сделаю все, на что способен человек, с благословения Вашего Святейшества и при содействии сил небесных, — поклонился барон ди Гуеско.
— В таком случае я не сомневаюсь в успехе порученного вам дела, — протягивая капитану опечатанный свиток, произнес Гонорий II. — Ступайте. Казначей выдаст денег на дорогу вам и вашим людям. Остальное получите у архиепископа Пармского.
Беседа эта не шла из головы дона Анджело, как и родовое прозвание папского легата — Бенчи. Где-то прежде он уже слышал подобное имя. Но где, когда? Кажется, ничего серьезного, иначе он наверняка помнил бы его. Но все же… Барон ди Гуеско крайне не любил таких ситуаций, они тянули его воспоминания о прошлой жизни, как тянут привязанные к шее камни ко дну сброшенную за борт жертву.
«Бенчи, Бенчи, Бенчи… Нет, слишком много на моем веку встречалось разных незначительных людишек, чтобы помнить каждого. Уж во всяком случае, ни одного святого отца с таким именем прежде знавать не доводилось. — Барон отогнал назойливую мысль, и перед его внутренним взором снова возникли длинные персты Святейшего Папы, унизанные драгоценными кольцами. — Поговаривают, что этот старый хорек варит золото. Будто бы из Иерусалима некий пленный сарацин привез ему рукопись самого царя Соломона, в которой скрыт рецепт изготовления золота из любого, самого никчемного металла. Судя по тому, как быстро разбогател этот старый хрыч, ему достоверно известен секрет философского камня, или как там они его называют. Конечно, он властитель Рима, но этот титул требует больше затрат, нежели доставляет доходов. А тут монеты льются рекой. Хорошо бы раздобыть эту рукопись, вот только как? В любом случае, чтобы добраться до нее, надо сидеть в Риме, поближе к Папе, а уж никак не таскаться между Пармой и Парижем, охраняя какого-то очередного святошу».
— Синьор, — услышал ди Гуеско, — вон тот купол — это храм святой Марии в Цветах, — окликнул капитана папской гвардии воин с простоватой крестьянской физиономией.
Дон Анджело молча кивнул и направил кавалькаду к виднеющемуся впереди храму.
* * *
Отец Гуэдальфо с утра был хмур. Служение Всевышнему, которому он посвятил последние годы жизни, заставляло его быть образцом христианского смирения и любви к ближнему, но прежняя жизнь, как пламя, скрытое под застывающей магмой, временами требовательно рвалась наружу.
В эти дни монсеньор Гуэдальфо дольше обычного склонялся пред ликом Мадонны, самозабвенно шепча слова молитвы, старательно усмиряя гордыню и гневливость.
Чаще всего такое случалось, когда ночью ему снилось море: синее, озаренное ясным солнцем, море — оно обступало со всех сторон, переворачивалось, стирая грань между водой и небом… Теперь волны медленно, изматывающе долго перекатывались у него над головой, ежесекундно грозя обрушиться всей своей ужасной массой. Монсеньору Гуэдальфо становилось тяжело дышать, он просыпался в холодном поту, захлебываясь и судорожно втягивая напоенный ароматом воздух. Последние дни море снилось ему каждую ночь, а потому он стоял перед мраморным изваянием богоматери, обращаясь к небесной покровительнице с мольбой о прекращении этой муки.
— Монсеньор, — услышал фра
[26]
Гуэдальфо и, оглянувшись, увидел храмового служку. — Прошу извинить, что отвлекаю вас от размышлений. Прибыл личный посланец Его Святейшества.
— Проводи его ко мне, — величественно наклонил голову настоятель.
Капитан гвардии Его Святейшества стремительным, почти танцующим шагом вошел в ризницу, склоняясь в подобающем поклоне:
— Мой господин велел передать свое благословение и справиться о здоровье вашего преподобия.
Барон ди Гуеско выпрямился и устремил взгляд на худое аскетичное лицо настоятеля.
«Где-то я уже видел его», — подумал он, глядя в темные впавшие глаза святого отца. Тот молчал, не спуская взора с пришедшего, и бескрайнее синее море перекатывало через Гуэдальфо ди Бенчи свои тяжелые ленивые волны.
Это произошло девять, без малого десять лет назад, когда король Роже Сицилийский еще не носил своего нынешнего гордого титула и был лишь герцогом. Пираты Алжира, Туниса, да, почитай, всего Магрибского побережья придерживались странного убеждения, что со смертью захвативших Сицилию Робера Гвискара и его братьев жизнь их пойдет много лучше, нежели до того. Племяннику свирепого Гвискара — молодому герцогу Роже — предстояло развеять это нелепое заблуждение. Повелитель Сицилии оказался вполне достойным своих предков, так что разбойной братии очень скоро довелось почувствовать на шее его мощную хватку.
Среди принятых им на службу капитанов был совсем юный венецианец, получивший широкую известность тем, что, попав за три года до того в плен к тунисским пиратам, принял ислам и быстро дослужился до должности командира одной из пиратских галер. Вместе с этим кораблем он и убежал на Сицилию. Звали смельчака Анджело Майорано. Вернувшись в лоно церкви, новообращенный капитан взялся показать карательной экспедиции сокровенные убежища, в которых морские разбойники прятали корабли и скрывали награбленные сокровища.
Среди принятых на борт молодых дворян, желавших блеснуть храбростью в борьбе с пиратами, был Гуэдальфо Бенчи. Достигнув Балеарских островов, галера Анджело Майорано пристала к едва заметной бухте у острова Форментера. Здесь, в высокой скале находилась огромная пещера, служившая пиратским логовом. Оставленная в ней стража с немалым изумлением увидела входящую в бухту галеру чужаков, но, зная неприступность почти отвесной скалы, принялась насмехаться над сицилийцами, пытающимися соорудить лестницы и приставить их к нависающему прямо над пучиной гранитному козырьку. Если бы пираты знали, чем занимался Анджело Майорано всего за несколько часов до этого смехотворного представления, они бы повременили веселиться.
Хохот моментально застрял у них в горле, когда с вершины скалы прямо к входу в пещеру на канатах спустились два полных воинами баркаса. Конечно, и в этом случае бой получился кровопролитным. Из темных коридоров стражей сокровищ пришлось выкуривать, бросая туда горящие мотки просмоленной пакли, однако, захваченные врасплох, они были обречены. Погруженная на галеру добыча превзошла любые ожидания. Все, собранное пиратами за годы непрестанных грабежей, перекочевало в трюм корабля Анджело Майорано.
То, что случилось дальше, Гуэдальфо Бенчи сам, пожалуй, не смог бы объяснить внятно. Он помнил, что среди его собратьев по оружию пошли недовольные разговоры о том, что сражались в пещере они, а слава и львиная доля захваченной добычи достанется какому-то безвестному венецианцу. Но это были лишь разговоры, а потому, когда однажды утром Анджело Майорано во всеуслышание заявил, что заговорщики пытаются захватить корабль, и тут же приказал рубить сицилийцев, Гуэдальфо даже меч не успел обнажить. С немногими соратниками ему удалось укрыться в кормовой надстройке. Запершись там, он пригрозил зажечь корабль, если капитан и его приспешники захотят штурмовать их.
Похоже, угроза подействовала на Майорано. Он торжественно поклялся на Библии, что, если сицилийцы сложат оружие, ни он и никто из команды не тронет их, вплоть до того мига, пока они не предстанут пред королем. Майорано обещал, что не отворит дверь надстройки и вообще запретит прикасаться к ней. Капитан был сладкоречив и убедителен, но лишь только сицилийцы открыли дверь, чтобы передать оружие бывшему пирату, внутрь помещения тучей полетели стрелы. Выжили лишь Гуэдальфо с еще одним безвестным дворянином. Соблюдая данную клятву, венецианец заставил их собственноручно выбрасывать за борт убитых товарищей. После чего Гуэдальфо с товарищем сняли двери надстройки и отправились в плавание на этом слабом подобии доисторических плотов.
