— Понятное дело, вашему высочеству не стоит так поступать, но я бы вспомнил о землях, не так давно отхваченных пруссаками у Австрии. Пока Италия и Румыния не вступили в войну, они не могут претендовать на территорию союзного государства. Думаю, что для империи было бы лучше как можно скорее выйти из войны, требуя возвращения аннексированных Германией земель. Отказ от претензии к Сербии и поддержка Франции в вопросе принадлежности Эльзаса и Лотарингии могут обеспечить империи хорошую позицию на будущих мирных переговорах.
— Спасибо за откровенность. — Эрцгерцог подошел к креслу и тяжело опустился на атласное сиденье. — Я подумаю над вашими словами. Поскольку вы считаете, что лучшей наградой для вас будет кануть в безвестность, я распоряжусь…
— Ваше Императорское Высочество. — Дежурный адъютант с расширенными от ужаса глазами, вбежав в кабинет, едва не сбил необычного посетителя.
— В чем дело, Генрих? — Наследник престола невольно сжал кулаки, точно надеясь этим удержать сердце, вдруг сорвавшееся с привязи.
— Молнийная телеграмма! — Адъютант потряс длиннющей белой лентой, которую он не успел даже порезать на фразы и наклеить для удобства чтения. — Полчаса тому назад, — начал адъютант, поднося ленту к глазам, — на станцию Каркурц ворвался бронепоезд «Панцер Зуг 16». Еще на подходе к станции с него был открыт прицельный огонь из орудий по городской ратуше, где в этот момент заседал штаб объединенного командования наших и германских войск. Убиты, — взволнованный Генрих оглянулся на все еще стоявшего рядом чужака, — два фельдмаршала, девять генералов… — Он хотел было продолжить, но, глядя на посеревшее лицо регента Венгерского королевства, осекся и только протянул телеграфную ленту его высочеству. — Здесь перечислены все, очень много раненых… Прямо на станции бронепоезд открыл огонь из пулеметов…
— Бог мой! — Эрцгерцог Карл обхватил голову руками. — Какой ужас! Какой ужас!
— Будут какие-то распоряжения? — несмело предположил адъютант.
— Прошу вас сейчас уйти, оставьте меня одного, — срывающимся голосом произнес наследник престола. — Я должен принять важное решение.
* * *
«Когда же восстали ангелы и возроптали на Всевышнего Отца своего, вернейший из верных архистратиг Божьего воинства преградил путь им, и страшен был меч огненный в верной его руке. И бросилось мятежное воинство кто куда врассыпную, точно листья осенних дней, гонимые порывом ветра. Лишь тот, кто повел неисчислимые полчища мятежников на чертог господний, встал один на один против архангела Михаила, дабы силой противостоять его силе. И стала ночь, как день, и день, как ночь, и было небо в ту пору усеяно искрами, летевшими от мечей Вернейшего и Светоносного», — шептал Барраппа, наблюдая за подъездом известного ныне каждому в Петрограде дома на Гороховой.
Первым делом, заполучив вожделенный кинжал, Барраппа устремился к особняку в Брусьевом переулке. Тот шумел, будто потревоженный улей. Создавалось впечатление, что его хозяин готовится к небольшой войне. Покрутившись вокруг дома в поисках лазейки, он наконец решился на отчаянный шаг и, подойдя к воротам, постучал в окно сторожки.
— Что надо? — выглянул краснощекий детина, страшный более габаритами, нежели реальными воинскими навыками.
— Барыня сказала, кучер нужен.
— Проваливай, хозяйку саму умыкнули! — прикрикнул тот, отмахиваясь.
Барраппа не заставил себя упрашивать. У него нехорошо заныло в груди. Он знал лишь одного человека, который мог пойти на такое, и сколь бы ни виновата была его сестра перед своим народом, какие бы кары ни грозили ей, у них теперь был единый враг. Враг, ужасней которого и придумать-то было сложно.
А потому теперь он сидел в табачной будке напротив дома на Гороховой и, время от времени выдавая страждущим дымной отравы, не спускал глаз с окон квартиры Распутина. Связанный продавец с кляпом во рту находился тут же под стойкой, искренне недоумевая, что, собственно говоря, происходит.
«И низверг архангел Михаил в адскую бездну врага рода человеческого и возмутителя ангельского племени. И пребудет тот в адском пламени во веки веков до урочного часа.
Искры же, от тех мечей сыпавшиеся, где только пали на землю, обратились в железо огненное — те, что от меча архангела Михаила изошли. Прочие же в аспидов ядовитых.
Когда же велел Господь наш царю возлюбленного народа своего построить храм, то рек ему: „Из того огненного железа будет тебе перстень — знак власти, коему подчинятся и люди на Земле, и демоны в преисподней, и птица, и зверь, и рыба морская, и все прочие, на Земле живущие“.
А дабы оградить сей перстень от злого умысла, пусть будут скованы двенадцать кинжалов из того железа, что и перстень. Раздай их первейшим воинам из каждого колена народа твоего, и не будут они знать устали, и сокрушат всякого недруга во Имя Мое».
* * *
Поручик Семков валялся в ногах у Старца, то и дело пытаясь ухватиться за один из пропахших дегтем сапог.
— Не погуби, отец родной! Не дай пропасть, кормилец! Не по своей воле. Принудили, как есть принудили! Сам едва жив остался, мать убить грозили!
— Да что мне? — гневно процедил Распутин. — Мне что ты, поскребыш, что мать твоя, потаскуха, — тьфу и растереть! Да как язык твой гадючий повернулся супротив меня слово молвить?!
— Как есть, — взвыл поручик. — Ни слова напраслины, ни единой буквочки! Чарновский про девку свою узнавал. Я ему про китайца, что видел, то поведал. А о вас — ни-ни.
— Дурья башка, клоп паскудный! — взрыкнул Старец. — Сказывай, что далее было?
— Так, почитай, ничего не было. Ротмистр переспросил, как тот узкоглазый кричал, сказал, что был то японец, и умчался, только и видели.
— Японец? — медленно проговорил любимец императрицы. — Вот, стало быть, как! Тогда вот что: возьми людей, сыщите Чарновского и приклейтесь к нему, как банный лист. У него, по всему видать, мысли имеются, где свою кралю искать. А на его горбу и мы, глядишь, в Царствие Небесное въедем. Да запомни, на сей раз упустите — сгною! — Он поднес к физиономии поручика волосатый кулак, вдруг начавший раскаляться, совсем как подкова в кузнечном горне.
— Свят! Свят! Свят! — на коленях попятился Семков. — Сыщем-с!
— Давай, и помни: я за вами оттуда, — Распутин воздел к потолку указательный палец, — в оба глаза приглядываю!
* * *
Чарновский был задумчив. Он теребил ус, словно полагая, что выдернутая из него или из бороды волосинка поможет выполнить любое желание. Однако надлежащего эффекта его действие не производило.
— …Итак, похитители требуют, чтобы я и Михаил Георгиевич прибыли в Ораниенбаум. Там мы должны гулять по парку неподалеку от павильона Катальной горки. К нам подойдут и изложат дальнейшие требования.
— Рупь за сто даю, это засада, — недобро хмыкнул атаманец, по-ковбойски вращая на указательном пальце револьвер.
— Там сейчас лежит снег, деревья стоят голые, парк хорошо просматривается. Подойти, не оставив следов, довольно сложно, — покачал головой контрразведчик.
