– Меня к ней пустят?
– Иван Павлович! Ты же не в тюрьму на свидание
отправляешься! – возмутилась Нора.
– Иногда в больнице порядки хуже, чем в
каземате, – не сдался я.
– Это дом отдыха, – пояснила Нора, –
самый обычный, Люба там живет в качестве гостьи, платит за месяц и кайфует в
свое удовольствие, о каком ограничении посещений может идти речь? Не глупи.
– Хорошо, – кивнул я, – выезжаю.
– Экий ты прыткий, – снова вышла из себя
Нора. – Торопиться стоит лишь при охоте на тараканов!
Я вздрогнул и с некоторой опаской взглянул на
Нору: она просто так сказала последнюю фразу или знает о молодильных жучках?
– Сначала изволь выслушать меня до конца, а уж
потом лети сломя голову, – продолжала гневаться хозяйка.
Я облегченно вздохнул. Нет, Элеонора не в
курсе разворачивающихся у нее на кухне событий, но какая непредсказуемость
поведения! Только что хозяйка обозлилась на секундную задержку, с которой
секретарь посмел явиться на зов, а теперь вновь недовольна, но на этот раз ее
возмутила быстрота моей реакции. Право, тяжело иметь в качестве руководителя
даму, даже самые умные и спокойные из них зависят от фазы Луны!
– Ты представишься ученым, кандидатом
наук, – принялась раздавать указания Нора, – который работает над докторской
диссертацией по истории театра. Люба некогда была занята в спектаклях
коллектива «Рекорд». Ясно, да? Твоя задача разговорить ее и выяснить: кто
являлся любовником Зои? Жив ли он? Может, он имеет жену? Вполне вероятно, что
трюк с ожившим Игорем придумала обманутая супруга Зоиного кавалера.
И тут я совершил ошибку, попытался указать
Норе на явную нелогичность ее мыслей:
– Маловероятно, что представление с
привидением поставила законная жена мифического любовника Зои!
– Почему? – грозно сдвинула брови Нора.
– Женщине-то небось не тридцать, не сорок и
даже не пятьдесят лет!
– И что? Месть не имеет возраста.
– Ну… в таких летах, как правило, думают о
боге, – ляпнул я.
Нора вскинула брови и очень холодно ответила:
– Ступайте, Иван Павлович, выполняйте
указание. Если же не…
– Уже бегу, – быстро закивал я.
– Вот и славно, – смягчилась хозяйка.
– Можно вопрос?
– Что еще?
– Я раньше часто ходил в театр, ну, пока не
начал работать у вас!
– Намекаешь, что я отбила у тебя охоту к
зрелищам?
Я постарался не измениться в лице, похоже,
Норе сегодня все не так! Ладно, продолжу разговор:
– Знаю все культовые места: «Таганка»,
«Ленком», естественно, Большой и Малый, «На Бронной»… Но про «Рекорд» не
слыхивал! Вы ничего не перепутали с названием?
Элеонора улыбнулась:
– Нет. Это был коллектив, существовавший при
одном из заводских клубов, так называемый народный театр. Понимаешь?
Я кивнул:
– Конечно.
Глава 24
Для тех, чья юность пришлась уже на девяностые
и более поздние годы, я сделаю сейчас небольшое пояснение. В коммунистические
времена в столице работало не так уж много театров и каждый коллектив имел свою
направленность. «Таганка» считалась оппозиционной, правда, и на ее сцене
появлялись иногда «марксистские» спектакли вроде «Десяти дней, которые потрясли
мир», но даже эти постановки попахивали диссидентством. Малый театр
специализировался на пьесах А.Н. Островского, туда ходили полюбоваться на
великого Ильинского, а в «Ленкоме» некогда поставили и вовсе невиданный
спектакль: первый отечественный мюзикл «Юнона и Авось» с неподражаемым
Караченцовым в главной роли.
Но в СССР жило огромное количество людей,
рабочих, служащих, студентов, которые хотели играть на сцене, не имея
профессионального образования. И вот для них существовали народные, так
сказать, самодеятельные коллективы, дававшие спектакли для коллег и
родственников. Подчас в подобных кружках вырастали удивительные актеры и
режиссеры. Студенческий театр МГУ подарил нам целую плеяду талантливых
лицедеев, а в балетной студии при автозаводе «ЗИЛ» танцевали такие примы, что
приехавший в Москву всемирно известный балетмейстер Морис Бежар захотел
поставить с ними спектакль.
Самодеятельными артистами на предприятиях
гордились, выше их по статусу были лишь местные спортсмены, если им удавалось
победить в соревнованиях. По всей стране устраивались смотры народных театров,
вручались дипломы и медали лауреатам. Было лишь одно «но», сильно портившее
жизнь подобным звездам: их не принимали во Всероссийское театральное общество,
не пускали в Центральный дом актера или Дом кино, и вообще, сотрудники
«настоящих» театров выказывали по отношению к «народникам» легкое презрение,
смешанное со снисходительностью. Девушка, числившаяся ткачихой и великолепно
игравшая в местном театре заглавные роли – Офелию в «Гамлете», Машу в «Трех
сестрах» и Сюзанну в «Женитьбе Фигаро», была намного ниже по статусу, чем
скромная статистка из не очень популярного государственного театра, выходившая
на сцену один раз в сезон с подносом в руке и фразой «Кушать подано». Первая,
«народница», не имела возможности просиживать со своими коллегами в культовом
здании напротив «Детского мира»
[5],
вторая, профессиональная актриса, проводила там сутки напролет, рассуждая о
своем месте в искусстве. Ей-богу, это было несправедливо и порождало массу
эмоций: зависть, злость, обиду и ревность у одних, снобизм, наглость,
нахальство и беспардонность у других. Впрочем, иногда кое-кто менялся ролями. Я
очень хорошо был знаком с положением вещей, потому что жил около Николетты.
Стоило послушать, с каким презрением, наморщив хорошенький носик, маменька
цедила сквозь фарфоровые зубки:
– Право, не стоит делать из великого искусства
проходной двор. Если Нюра швея, ее дело орудовать иголкой, а не пытаться
изображать из себя Сару Бернар.
Николетта никогда не исполняла главные роли,
она была актрисой так называемого второго плана, а они более нетерпимы к себе
подобным, чем те, кто взобрался на вершину. Это как на шоссе: пафосный
внедорожник спокойно пропустит вас при повороте, а побитая «шестерка» времен
«Очакова и покоренья Крыма» ни за что не уступит своих позиций. Но ведь таких,
как Николетта, на государственных сценах было подавляющее большинство. Зная
закулисные интриги и некие болевые точки актрис самодеятельности, я очень
хорошо понимал, как следует построить беседу с Любой.
