– Звонит мне и орет: «Все в кабинет, живо». Я
уже знаю, сейчас человека вон выставит. У него отработанная методика. Если
понимает, что посетитель настырный, то обманывает его, становится приветливым,
секретаря зовет с кофе. Ясное дело, гость расслабляется, думает, что с ним
сейчас нормально побеседуют, улыбается. Андрей Михайлович тоже излучает
радость. Только мне четкая установка дана: как вернусь на рабочее место, роняю
тяжелую доску на пол. Звук такой получается: ба-ам! Ясное дело, посетитель
голову в сторону двери повернет, хоть на секунду да потеряет Вяземского из
вида, а ему только этого и надо. Там, в стенке, дверцы, видите?
– Створки шкафа?
– Это ход на первый этаж, – пояснила
Лена, – Андрей Михайлович туда шмыгает, и ку-ку, ищите дядю. Люди потом ко
мне выбегают, глаза в пол-лица, кричат: «Куда Вяземский скрылся?»
– Странное поведение.
Лена пожала плечами:
– Каждый веселится по-своему. Только сегодня я
ему все дело испортила, шлепнулась. Я становлюсь очень неловкой, если меня
торопят, ноги путаются, руки дрожат, а когда орут – вообще чумею. Ой!
– Больно? Давайте отвезу вас в травмпункт.
– Спасибо, – прошептала Лена, – так
пройдет, если б нога сломалась, я бы не могла стоять, значит, это простой ушиб,
нет необходимости из-за ерунды волноваться. Ой! Ай! Ой!
– Неужели вы собираетесь работать в таком
состоянии? – покачал я головой.
Лена сжалась в комок.
– Фу, плохо-то как! Сейчас схожу кофе выпью, у
меня обеденный перерыв уже начался, а потом назад. Ой, мама, наступать больно!
– Езжайте домой!
– Нельзя, – шмыгнула носом Лена, –
сделайте одолжение, проводите меня до кафешки, она тут в двух шагах.
– Конечно, конечно, – засуетился
я, – пойдем тихонечко. Нет ли у вас другой обуви? Думается, каблуки в
сложившейся ситуации неуместны.
– Вяземский требует, чтобы я носила обувь на
шпильках.
– Право слово, это бессердечно, –
возмутился я, – целый день невозможно бегать на таких каблуках.
– Ерунда, – прошептала Лена, мужественно
борясь с болью в коленке, – вот с духами хуже. Андрей Михайлович велел
всем пользоваться только одной маркой, называется «Чертово колесо». Меня от
запаха тошнит, а куда деваться? Хозяин – барин, не послушаюсь – выгонит.
– Да он сатрап, – пришел я в
негодование, – ладно каблуки, хоть как-то данное требование объяснить
можно, секретарь – лицо фирмы. Но запах! Если честно, у меня от него голова
заболела. Уходите от Вяземского! Вы молоды, найдете другое место!
Лена стиснула мою руку.
– Не могу.
– Но почему?
– Он мой папа.
Я чуть не уронил слабо державшуюся на ногах
спутницу.
– Вяземский ваш отец?
– Да, – опустила голову Лена.
– С ума сойти! Он же с вами по-хамски
обращается!
И тут Лена тихо заплакала и невразумительно
залепетала:
– Зоя… его… а он… Игорь… никогда… не верит…
мама… Вера…
Плач перешел в рыдания, затем в истерический
смех. В этот момент мы уже находились на улице, и прохожие начали с интересом
рассматривать Лену. Народ у нас активный, чрезмерно общительный, любящий
разводить чужую беду руками. Не успел я сообразить, что следует делать, как
подлетела бойкая старушонка и заголосила:
– Не плачь, девонька, козел он. Ишь, старый
кобель, на молоденьких потянуло! Развратник!
Я хорошо воспитанный человек, никогда не
употребляющий ненормативной лексики, но сейчас отчего-то потерял самообладание,
повернулся к пышущей благородным гневом бабке и сказал:
– Сделайте одолжение, идите в задницу.
Старуха остановилась, словно налетев на забор,
потом, просюсюкав:
– Ладно, ладно, сыночек, не злись, –
испарилась без следа.
Хотелось поразмышлять над тем, почему грубое
слово моментально превратило злобную гримасу ведьмы в ласковую улыбку, но мне
требовалось решить другую проблему.
Я подхватил почти невесомую Лену на руки, мгновенно
донес ее до своей машины, положил на заднее сиденье, сунул ей под голову
подушку, ноги прикрыл пледом, потом выбрался наружу, запер «Жигули» и пошел в
расположенный рядом супермаркет.
Когда я вернулся назад с «антистрессовым
набором» и сел за руль, Лена мирно спала. Посидев несколько минут тихо, я
положил купленные конфеты, минеральную воду и пирожные на свободное сиденье и
завел мотор. Лучше отгоню машину с шумного проспекта в тихий дворик.
Не успел я пристроить автомобиль на пустыре, у
стройки, как сзади донеслось:
– Простите, сама не пойму, отчего разревелась.
– Вот, съешьте пирожное, – улыбнулся
я, – я купил разных на выбор.
– Спасибо, фигуру берегу.
– Вам терять нечего, – галантно ответил
я.
Внезапно Лена засмеялась:
– Все так плохо? Выгляжу столь ужасно?
Тут только до меня дошла двусмысленность
сказанного комплимента.
– Я имел в виду, что у вас стройная фигура,
терять, в смысле полноты, нечего! Ешьте сладкое сколько угодно!
Неожиданно Лена снова разрыдалась.
– Обидел вас? – испугался я. –
Господи, извините, я совсем не хотел. Ладно, я был дураком, предложив вам
сладости, но ведь не со зла.
– Вы единственный, кто обо мне
позаботился, – всхлипнула Лена, – у меня такая тяжелая жизнь! Думала,
папа… Но он… ах… нет… мама… Послушайте, послушайте меня!!! Умоляю! Никто не
хочет! Ни одна душа! Вы добрый!!!
Я тяжело вздохнул. Влип ты, Иван Павлович,
опять попался. Сколько раз говорил себе: «Не ввязывайся в разговоры с
истеричными особами, ясное дело, ничего хорошего не получится».
Хотя Лена на первый взгляд не похожа на
психопатку, вроде девушке на самом деле плохо. Не могу же я оставить ее одну?
Придется слушать о мелких обидах и пинках, которые отпустила секретарше судьба.
Но почему дамы, нуждающиеся во внимательном собеседнике, видят подходящую
кандидатуру именно во мне? У меня что, на лбу написано: «Этот сопротивляться не
станет и готов выслушать все ваши неприятности»?
Глава 15
Леночка воспитывалась без отца. Ее мама, Анна
Сергеевна, никогда не говорила дочери глупости типа «твой папа погиб при
исполнении служебных обязанностей» или «отец работает секретным агентом далеко
за пределами Родины».
