Но стоило углубиться в это занятие, как за стеной послышался скрип открываемой двери и удивленный голос дядюшки.
– Ты? Но почему в таком виде? Что-то случилось?
Я было насторожился, но прозвучавший ответ расставил все на места. Гостем Якоба Гернеля был Никита.
– Вот, зашел проститься, – проговорил он. – Хорошо, что вы один.
Бывший опричник заблуждался, но, поскольку дядюшка не бросился его разубеждать, я счел за лучшее не привлекать внимание к своей персоне.
– Ты едешь по приказу Рюрика?
– Это для прочего крещеного люда он царь. Мне же – брат меньшой, – отозвался Порай. – И не ему мне указы давать, когда и куда ездить. Он-то меня при себе удержать хотел, да я не пожелал.
– И куда теперь?
– Нынче на Яжий остров – со старцем потолковать да злой дурман из головы повыветрить. А затем в Новгород – воеводой-наместником, границу ливонскую на замке держать. А то ведь рати наши в тамошних землях пошалили, народ раззадорили. Так что того и гляди ливонцев копьями привечать надо будет.
– Неужто и коронации не дождешься?
– И ждать не буду. Вот зашел к тебе повиниться, а там и в путь.
– Повиниться передо мной? В чем же?
– Нешто племянник твой ничего не сказывал?
– О чем ты говоришь?
– О камне алом из царского венца. У меня он был все это время. Я о нем сызмальства знал. История старая, коли время есть – поведаю.
– Да уж сделай одолжение. – В голосе Джорджа Баренса звучал неподдельный интерес.
– Сам знаешь, шапка мономашья силу имеет великую. Всякому-якому надевать ее – так недолго и без топора головы лишиться. Но и тому, кто из царского корня происходит, пред тем, как на чело ее возложить, великую науку превзойти должно. Иным же смертным познать ее не дано. Для научения истинного государя при шапке хранители приставлены, числом трое. Как сам ведаешь, Иван, сын Глинской, не от царя рожден. И когда пришла она за венцом царским, ей о том в глаза сказано было. Та осерчала, да в гневе хранителей велела жизни лишить. О том, что из-за шапки с Иваном приключилось, мы уже прежде говаривали. А вот что далее было, я не сказывал.
Князь Бельский в те годы еще молод был, при Глинской служил исправно. Ему-то она и поручила за венцом надзирать и промеж хранителей дознание вести. Когда же выведал князь, что за сила в мономаховой шапке таится, враз дотумкал, какая беда с государем станется, ежели он носить ее будет. Зашил он ночью глухой туши свиные в мешки да прилюдно в Яузе их и утопил. Хранителей же по дальним монастырям тайно развез. А вернувшись, узнал, что той порою Ивашка-малец шапку уже примерял. Тогда-то он камень и подменил, чтоб впредь худшей беды не сталось.
Никита перевел дух. Джордж Баренс молчал, но я очень ясно представлял, как сосредоточенно глядит он на рассказчика, раскладывая по полочкам все детали повествования. Сомневаюсь, чтобы услышанное добавило ему хорошего настроения.
– Неведомо мне, как далее у прочих хранителей сложилось, но один из них, именем Варсанофий Силантьевич, на Яжем острове доныне живет. Он-то Рюрика признал да обучил. А раз уж я рядом стался, то и меня кое-чему. Не знаю, откуда старцу Варсанофию про камень изъятый ведомо, может, и сам он то Бельскому присоветовал, а только когда вошел я в силу, чтоб в Москву ехать, так он мне словцо заветное и шепнул. К князю Федору в ту пору хоть со словцом, хоть без словца – не подступиться было. Высоко поднялся. А камень заветный дочь его Софья меж прочих сокровищ отыскала, да в ладанке всегда при себе и носила. А когда подмена обнаружилась, Иван сыск объявил. Тогда-то она отцу и открылась, ну а я тем временем, все доподлинно зная, к князю Федору подался. Мне старец заповедовал: коли вдруг что, спасти Бельского, как и тот его когда-то спас. А затем – увидел я Софью, и не стало мне житья без нее.
– Из-за этого и едешь?
В ответ я услышал тяжелый вздох.
– Прежде Софья мне говорила: я мужняя жена, и муж мой – первый у царя человек. Нынче он, постылый, у чертей на вилах, а при царе первый человек – я. Да только Софье уж того мало, она завтра сама царицей станет. Помешать я этому не могу, а видеть – тем паче. Так уж прости за то, что из-за меня опала тебе вышла. Ежели можешь, не суди строго да не поминай лихом.
Ночью шел дождь, но утро выдалось ясным. Спозаранку по мощеным улицам Китай-города суетились люди с метлами, разгоняя образовавшиеся лужи и засыпая мелким гравием то, что разогнать не удалось. На всех перекрестках дежурили стрельцы, получившие в честь грядущей коронации по серебряному рублю и чарке зелена вина. Покуда солнце не поднялось еще достаточно высоко и соборный колокол не подал сигнал к началу церемонии, задача их была весьма несложной – отгонять любопытствующих коз, дабы те ненароком пути царского не испоганили. Толпы желающих полюбоваться незабываемым зрелищем должны были заполнить улицы и переулки ближе к полудню. Пока что лишь редкие праздные зеваки стягивались к Кремлю, надеясь занять самые лучшие места.
Наконец час пробил, и многоголосое пение зазвенело над округой, дабы привлечь внимание царя небесного к возведению на трон царя земного. Процессия святых отцов во главе с митрополитом Кириллом двинулась из кремлевских ворот в сторону Благовещенского собора. Сколько ни силился я вспомнить что-либо определенное по поводу церковного владыки, возглавляющего ныне крестный ход, ничего не шло на ум. Он стал первым лицом русской православной церкви в годы правления Ивана IV и все эти годы ничем не мог, а может, и не хотел помешать расправам кровавого богомольца.
Теперь он величественно шествовал впереди колонны. Одежды его сверкали золотым шитьем, посох – золотым навершием, диковинного вида шапка, в честь языческого бога именуемая митрой, горела червонным золотом и каменьями. Если бы не длинная седая борода, до половины закрывавшая тоже золотой наперсный крест, он весь сиял бы, как и положено жрецу солнечного бога.
За спиной митрополита дюжие священники бережно несли икону Божьей Матери. А уж дальше количество всевозможных крестов, образов и кадил было таково, что невольно казалось, будто, радуясь погожему дню, священники вынесли проветрить всю церковную утварь. Слитный хор архиепископов, епископов и настоятелей основных монастырей завернул в Благовещенский собор, провел там службу и, вновь сомкнув ряды, отправился далее.
Следующим на очереди был собор архистратига божьего воинства архангела Михаила. Ликующая толпа подхватывала молитвенные песнопения, нестройно подтягивая в тон хоралу. За передовым отрядом духовенства следовал Рюрик – великий князь Юрий Георгиевич с молодой женой. Скоропостижное бракосочетание этой августейшей четы произошло всего два дня назад, а потому новобрачные выглядели несколько устало, хотя и старались держаться, как подобает в столь торжественном случае. Они величественно ступали по расстилаемым перед ними хорасанским коврам, и мех собольих шуб, в которые они были для пущей важности обряжены, искрился на солнце. Честно говоря, я никогда не понимал манеры здешних вельмож носить многочисленные одеяния из меха, невзирая на летнюю жару. Свита Рюрика была одета под стать государю, и ни солнце, ни здравый смысл ничего с этим не могли поделать.
