– Зная, как опасен может быть враг, я оставил за грядой холмов отряд в сотню отборных мамлюков. Когда же базилевс Искандер с гетайрами уже пробился к дороге, я обрушил клинки правоверных на его голову и головы тех, кто был с ним. Они не могли больше драться и бежали до самого моря, не желая испытать милость Ибрахим-Паши.
Дальнейшего я не видел сам, но, как мне говорили, даже бездна не остановила неистовых франков! Они бросились в кипящие воды, точно ища в них спасения, и нашли там неумолимую гибель.
– То, что рассказываешь ты, мой славный ага, наполняет сердце мое радостью и одновременно скорбью…
– Господа, – послышался тихий голос Мюнхгаузена, прервавший мои созерцания, – по тропинке, идущей сюда, стражники ведут Наполеона.
– Много охраны? – скороговоркой выдохнул Денис Давыдов.
– Три человека, и все евнухи.
– Черные? Белые?
– Черные, – доложил Конрад.
– Это хуже, – вздохнул я. – Черные вполне сохраняют ловкость и силу.
– Нас тут четверо! – напомнил Денис Давыдов. – И все отчаянные рубаки! Неужто мы не одолеем каких-то евнухов?
– Скорее всего одолеем, – усмехнулся я недобро. – Однако это надо будет сделать тихо, быстро и одновременно. Становимся у дверей и начинаем по щелчку!
Черные евнухи, подойдя к роскошному павильону Айме, остановились, выслушивая доклад своих белых собратьев, затем, вероятно, желая выяснить, какого черта на месте встречи почтенной султанши с ее недостойным земляком делают жены приезжего узбаши, оставили пленника на попечение греко-фракийцев и устремились по лестнице на второй этаж, намереваясь испортить нам трапезу.
Это было не совсем то развитие событий, которого мы ожидали, но что поделать. Едва массивные фигуры черных евнухов ввалились в гостевые покои, я негромко щелкнул пальцами. Атака была стремительной и короткой, как это обычно бывает у кавалеристов. Мюнхгаузен обрушил свои немалые ладони на уши ближайшего недомужчины, я рубанул второго ребром ладони по кадыку, Давыдов с Багратионом сшибли с ног третьего и теперь, набросив на голову плотную накидку, готовили свою жертву к предстоящей встрече с Аллахом.
– Их надо закатать в ковры, – распорядился я. – Конрад, необходимо быстро пригласить сюда тех, кто снизу.
– Как? – удивился Мюнхгаузен. – Если я начну говорить с ними по-турецки, они будут шокированы дважды.
– Покажи им жестами, – предложил я, – и не забывай при этом мычать.
– Хорошо, – вздохнул Мюнхгаузен, спускаясь вниз.
Белые евнухи топтались у входа в киоск, ожидая возвращения собратьев по несчастью, но по несчастью дождались совершенно иного собрата. Язык жестов бравого наследника крестоносцев был четок, выразителен и не допускал разночтений. Едва успел он приблизиться к скучающим охранникам, в его руках появились короткоствольные пистоли. Взведенные курки не оставляли сомнений в намерениях адъютанта командующего. Греко-фракийцы немедля подняли руки, мудро рассудив не искать геройской смерти.
– Девиз нашего рода, – весело повествовал Мюнхгаузен, когда вся команда, включая освобожденного графа Бонапартия, собралась наверху, – гласит: «Одежда не делает монаха», и клянусь причастием, если бы у нас был иной девиз, после сегодняшнего маскарада я бы непременно принял этот. – Он радостно сложил перед собой руки и начал кланяться Наполеону. – О великий, да продлятся ваши дни! Это ж кому рассказать!
– Не беспокойтесь, барон, эту историю все равно запишут в число подвигов вашего дяди, – шутливо бросил Денис Давыдов. Лицо Мюнхгаузена немедля помрачнело.
– Тише, сюда идут! – шикнул освобожденный генерал.
Мы устремились к окнам. По тропинке, ведущей к роскошному киоску, двигался отряд уже человек в десять, а за ними четверо рабов несли паланкин, в котором, развалясь, восседала укутанная в покрывала валиде-султан.
– Здесь тихо управиться, кажется, не удастся, – разглядывая процессию, скривился Наполеон. – Но выстрелы – это шум, а на шум прибежит вся дворцовая стража.
– Это наши союзники, ваше высокопревосходительство, – рапортовал подполковник Давыдов.
– Союзники?! У нас здесь есть союзники?
– С Божьей помощью. – Я склонил голову, стараясь придать лицу максимально скромное выражение. – Не только русские умеют тайно устраивать свои дела.
Бонапарт тихо хмыкнул, должно быть, припоминая историю с меморандумом Сен-Венана.
– Что ж, это замечательно. – Перед нами вновь был известный мне Наполеон – быстрый, решительный, готовый к самым рискованным, едва ли не авантюрным действиям.
Стража валиде-султан рассыпалась по округе, дабы удержать всякого, кто вдруг пожелает незваным посетить место уединенного отдыха солнцеокой Накшидиль. Созерцание босфорских вод, которому предавалась валиде-султан, тяжело было назвать пустой тратой времени. Умная и практичная француженка, отбросив восточную мишуру, сейчас торговалась с Наполеоном за каждый пункт уступок ее сыну, за каждую выплату, за каждую пядь земли Османской Порты. Вероятно, будь на ее месте весь султанский Диван, ему бы не удалось добиться большего.
– …Но все это возможно лишь тогда, когда Селим III выбросит белый флаг, а он еще достаточно силен, чтобы обороняться, – напоминал стареющей красавице граф Бонапартий.
– В городе действительно немало войск, но мое дело было пригласить султана в этот киоск, ваше же – все остальное. Впрочем, если хотите, в гареме есть люк, через который нечестивцев, отважившихся взглянуть на султанских наложниц, или жен, уличенных в неверности, а то и просто чересчур склочных, сбрасывают в морскую пучину. Я распорядилась держать возле этого места ялик, кто знает, как может обернуться судьба. Можете воспользоваться этим способом, чтобы вырваться на волю, но когда еще вам удастся встретиться с султаном лицом к лицу?
– Это верно, – подтвердил Наполеон. – Сегодня мы сильнее в нужный момент в нужном месте. Что же касается янычар, хорошо бы на это время каким-то образом удалить их из города.
Я активизировал связь, полагая, что, ежели идея отослать войска еще не пришла в голову потомку легендарного османа, то Лису следует приложить все усилия, чтобы направить течение его мыслей в нужную сторону.
– Если десятки тысяч янычар, ямаков и сипахов останутся в крепости, они могут не признать капитуляцию и устроить мятеж. В этом случае несдобровать ни султану, ни нам. Вот только что может подвигнуть Селима бросить армию в атаку?
– Притворное отступление, – предположил я. – Когда-то в этих местах греки, демонстрируя невозможность более осаждать Трою, погрузились на корабли и вышли в море, оставив на берегу знаменитого коня.
– Дело преславное, – кивнул Наполеон, – а в нашем случае троянский конь уже внутри стен. Но как дать знать Кутузову, чтобы он устроил демонстративное отступление? Да и Селим III, поверит ли он в необходимость этого маневра?
– Непременно поверит, – без стеснения пообещал я. – А сообщить – думаю, с наступлением ночи это будет не сложно. В нашем распоряжении есть ход, ялик и, даст Бог, удача.
