…Дверь в квартиру Николетты оказалась
незапертой. Я этому удивился, вошел в прихожую и заметил кучу верхней одежды. У
маменьки собрались гости.
Меньше всего мне хотелось сталкиваться с
Зюкой, Кокой, Люкой, Макой, Пусиком и, расточая комплименты, пить с ними чай.
– Это ужасно, – достиг моих ушей вопль
маменьки, – я вряд ли сумею пережить произошедшее. Он меня покинул!
Бросил! Одну! Горе! Горе! Горе!
Испугавшись окончательно, я пугливым сайгаком
заскочил в маменькину спальню. Вот оно как! Владимир Иванович удрал от молодой
жены, сейчас у маменьки истерика, а заклятые подружки пытаются ее утешить.
– Это ужасно! – кричала Николетта.
Ее опочивальня прилегает к гостиной, вернее,
когда-то это была одна огромная комната, потом в ней соорудили стенку из
гипсокартона. Поэтому слышимость осталась прекрасная. Николетту это вполне
устраивает. Иногда она в самый разгар вечеринки потихоньку удаляется к себе и
подслушивает, какие гадости говорят об отсутствующей хозяйке гости. Вот и я
сейчас стал невидимым свидетелем беседы.
– Нико, не плачь! – вещала Кока.
– Ужасно! Я умираю!
– Милая, у тебя покраснеют глаза, –
предостерегла Зюка, – в конце концов, он уже не молод, это вполне
естественный исход!
– О нет! Нет! – стенала маменька.
– А что ты наденешь на похороны? –
поинтересовалась Люка.
Я вздрогнул: кто-то умер?
– Не знаю, – прекратила ныть
Николетта, – может, красное с вуалью? Или розовое, со шляпкой.
– Нико! Погребение предполагает черное, –
с легкой укоризной заметил Пусик.
– Мне этот цвет не идет, – отрезала
маменька, – никогда его не ношу, он бледнит!
– Если с зеленым шарфиком, то ничего, –
посоветовала Мака.
– Гадость! – взвилась маменька. –
Шарфик! Пошлость! Еще предложи сумочку и туфли в тон.
– Жемчуг! – сказала Кока. – Мило и
достойно.
– Только бриллианты! – взвизгнула
Николетта. – Дорогой! Мне нужно колье! Из больших камней! И надо составить
список гостей, и еще пресса, камера! Ясно?
– Конечно, – прогудел Владимир Иванович.
Я впал в недоумение. Сначала грешным делом я
решил, что муж удрал от маменьки прочь, затем подумал, будто он скончался в
одночасье. Однако сейчас слышу его вполне бодрый голос.
– Поминки будут в ресторане «Ягуар», –
деловито распоряжалась маменька, – всех позову, будет человек пятьсот,
люди должны видеть мое горе!
– Да, дорогая.
– Оркестр Большого театра! В полном составе!
– Да, милая.
– Патриарх должен его отпевать.
– Да, любимая.
– Погребение состоится на Новодевичьем
кладбище.
– Да, солнышко. Кстати, у него есть приличный
костюм? Вроде в последний раз он был не слишком шикарно одет, –
поинтересовался отчим, – надо купить тысяч за десять евро.
– А вот это незачем, – взвизгнула
маменька, – никто не разберет, что на покойника натянуто, незачем
приобретать ненужное. Ах, какое горе, я безутешна, ах, ах!
– Воды!
– Капли!
– Врача!!!
– Скорей, кладите ее на диван.
– «Скорую»! Реанимацию!
Подталкиваемый нервными воплями, я влетел в
гостиную и увидел живописную картину: в центре группы возбужденных подружек, на
диване, раскинув руки в стороны, лежит маменька. Я громко сказал:
– Добрый вечер. Что случилось?
Глава 30
Дамы замолчали, Николетта села, ее глаза стали
круглыми, как у совы, Пусик громко икнул, а Владимир Иванович ахнул:
– Во, блин!
– Добрый вечер, – повторил я, не понимая,
отчего произвел на всех столь сногсшибательное впечатление.
Кока завизжала и юркнула под столик.
– Привидение! – заорала Люка, прячась за
диваном.
– Спасите! – заголосила Зюка, бросаясь за
занавеску.
Пусик, не говоря ни слова, прижался к буфету.
Один Владимир Иванович сохранил способность изъясняться более или менее внятно.
– Ванек, это ты? – выдавил он из себя.
– Я, – подтвердил ваш покорный слуга.
– Живой?
Глупость вопроса меня рассмешила.
– Конечно, с какой стати мне умирать?
Отчим деликатно покашлял, потом сердито
заорал:
– Голову оторву! На … отверчу!
– Мне? – испугался я. – За что?
– Да не тебе, – бушевал
благоприобретенный папенька, – а той сволочи, которая позвонила и сказала:
«В нашей больнице скончался Иван Павлович Подушкин, надо забрать тело».
Я прилип к полу и начисто потерял способность
изъясняться.
– Так он не умер? – поинтересовалась
Кока.
– Нет, – ответил Владимир Иванович.
Николетта села на диване.
– У нас не будет похорон? А колье? Гости?
Поминки?
Я вздрогнул, тут маменька потрясла головой,
протянула ко мне руки и взвыла:
– Вава! Ты тут! О! Какой стресс! Я так
исстрадалась!
– Дорогая, – бросился Владимир Иванович к
жене.
По дороге отчим наступил мне на ногу и сердито
рявкнул:
– Ванек! Ну разве можно так воскресать!
Внезапно! Нико вся дрожит, бедняжка.
Я плюхнулся в кресло и стал тупо наблюдать за присутствующими,
которые метались вокруг рыдающей маменьки.
– Успокойся, милая, – журчала Кока.
– Не плачь, – зудела Люка.
– Ах, она так расстроилась! – причитала
Мака.
– Но я же… думала… ну… – твердила
Николетта. – Гости, колье…
– Милая! – закричал Владимир
Иванович. – Мы совершили роковую ошибку! Отметили факт росписи в узком
кругу! А как же свадьба?
Маменька замолкла.
– Действительно! – воскликнула
она. – Как?
– Мы устроим пир на весь мир, – пообещал
муж, – ресторан «Ягуар», пятьсот человек гостей. Не расстраивайся из-за
поминок – ей-богу, свадьба – это веселей и круче!
– А колье? – прошептала маменька.
