– Я уже говорила про своего ангела-хранителя,
он меня не оставляет. Сначала он прислал мне Толю с предложением поселиться у него
дома, потом, через много лет, привел в палату Ольгу Андреевну, и вот сейчас
сделал последний подарок – вас. Вы служите в ФСБ?
– Но почему…
– Не возражайте, – перебила меня
Эдита, – только такая дура, как моя соседка Аля, могла поверить, что
молодой мужчина из чистой любезности согласится посидеть со старухой и
внимательно слушать ее бредни. Я наблюдала за вами, пока рассказывала про
папу-француза, вы откровенно скучали, но потом ваши глаза загорелись интересом,
и посыпались вопросы. Отсюда вывод: вы сотрудник службы безопасности,
милиционеры более грубы и менее воспитанны. Очевидно, история со скифским
золотом выплыла наружу, вы проделали огромную работу и вышли на меня, так?
– Ну…
– Не мямлите, – оборвала меня
Эдита, – и не врите, я сразу поняла, кто передо мной, оттого и откровенна.
И потом, с какой стати Лена дала письмо незнакомцу? Вы его читали?
– Нет, не имею привычки изучать чужие
послания.
– Не верю, – фыркнула старуха, –
хотите изображать из себя графа? Мне все равно, сделаю вид, что поверила. Значит,
вы не читали записку?
– Нет.
– Полюбопытствуйте, – явно испытывая
удовольствие, предложила Эдита и сунула мне листок.
Я аккуратно его расправил.
«Чай… там… пьет… горький… не поняла… шла…
плохо… отравили… он…» После слова «он» шла длинная линия, она тянулась вниз и
резко обрывалась.
– Понятно? – вскинула брови Эдита. –
Мне все яснее ясного. Лена выпила чай, думаю, яд был в нем. Снадобье
подействовало не сразу, ну кому нужно, чтобы жертва скончалась через секунду
после первого глотка, это вызовет подозрения, а Егор человек
предусмотрительный. Хотите знать мою версию событий?
– Да, пожалуйста.
– Егор умер, его похоронили, но на самом деле
он жив, он либо продал, либо готов спустить скифское золото и вознамерился
уехать из России, а может, просто переселится в один из многочисленных
подмосковных поселков и будет жить там под чужим именем. Уж поверьте мне, не
раз проделывавшей в прошлом подобные трюки, это легко, нам с Ильей удавались
такие фокусы даже в советские суровые времена. Сейчас же, когда контроля фактически
нет, скрыться в огромном мегаполисе плевое дело. Лена знала о планах супруга,
она встретилась с Егором на конспиративной квартире, попила чайку и ушла. Яд,
подсунутый ей Егором, подействовал спустя энное время. Лене стало плохо, она
умудрилась войти в здание больницы, попросила помощи, вырвала листок из
записной книжки, нацарапала «Эдите», а потом попыталась сказать, кто убийца.
Она сообразила, что ее отравил муж, но связно написать не смогла, яд уже убивал
жертву. Однако мне понятно, что она хотела сообщить.
– Лена могла воспользоваться мобильным, это
логичнее, чем царапать записку, которую могут и не передать!
– Верно, – отозвалась старуха, –
только Елена была крайне неаккуратна, она всегда забывала поставить телефон на
подзарядку и очень часто оказывалась без связи. Думаю, и в тот день она
вытащила сотовый, поняла, что он бесполезен, и решила использовать последний
шанс. Я рассказала все, теперь ваш черед. Хотите продвинуться по службе – ищите
Егора Дружинина, ваше ФСБ – мастер проведения подобных операций, поднимите на
ноги своих информаторов, накройте город сетью, убийца в Москве. Проверьте
больницы, гостиницы, не мне вас учить. У Егора есть примета – Т-образный шрам.
Обнаружите его, найдете и скифское золото, избейте Егора, как моего бедного Илью,
он мигом расколется. В глазах начальства вы станете героем, получите орден и
очередное звание. Да, кстати, прикажите эксгумировать тело Дружинина, ставлю
сто против одного, что в гробу обнаружите либо кирпичи, либо раскрашенного
бомжа, либо искусно сделанную куклу. Я за свой рассказ требую лишь одного!
– Чего? – напрягся я.
Эдита улыбнулась.
– Дам показания в суде, а потом пусть мне
разрешат подойти к скамье подсудимых, плюнуть негодяю в морду и сказать: «Это
тебе от Илюши, сука! Хорошо, что в России мораторий на смертную казнь, ты еще
не стар, лет тридцать на зоне промучаешься!»
Глава 29
Побеседовав с Эдитой, я, человек, сдержанный и
умеющий себя вести достойно в любой ситуации, дополз до машины как в анабиозе.
Машинально открыл автомобиль и протиснулся на водительское сиденье. Вцепился в
руль, но заводить мотор не стал, в голове вихрем носились воспоминания.
Егор весьма неохотно рассказывал о своем отце.
Когда мы оказались в «Литературном Востоке» в одной комнате, я наивно сообщил
ему подробности своей биографии, а Дружинин в ответ сказал:
– Мой отец был переводчиком стихов поэтов
среднеазиатских республик.
В советские времена считалось, что у каждой
союзной единицы: Казахстана, Киргизии, Узбекистана и прочих – обязательно
должен быть союз писателей и местные литераторы, ваявшие произведения о жизни
своего народа. Спору нет, среди национальных кадров попадались очень
талантливые люди, которых охотно читали соплеменники. Но в СССР в обязательном порядке
их романы и стихи переводили на русский язык, и тут начиналась настоящая беда.
Ну не хотели жители других республик покупать книги, повествующие, например, о
борьбе женщин Таджикистана за свои права. У себя дома таджики расхватывали
такие тома, как горячие пирожки, злободневная для них тема привлекала массового
читателя, но в Москве, Киеве, Минске, Риге эти опусы мертвым грузом лежали на
полках. Многие переводчики не знали языков народов СССР, им давали так
называемые подстрочники, например: «В степи ходит отара овец, белую украл волк,
ее черная сестра плачет от горя». Толмач, получивший бумагу, чесал в затылке и
писал замечательное стихотворение на русском языке. Хорошее воспитание не
позволяет мне привести фамилии «писателей», которых с восторгом читали в
России, не зная о том, что на самом деле великолепные строки принадлежат
переводчику. Последние зарабатывали намного меньше, чем те, кого они
«переводили», и редко добивались успеха как поэты. Отчего они могли гениально
обрабатывать подстрочники и почему сами не писали стихи, для меня оставалось
загадкой. Вот папа Егора и был якобы таким литературным негром.
– Отец сильно пил, – сообщил мне
друг, – наверное, поэтому он умер, когда я был еще ребенком.
Я, понимая, что приятелю неприятны беседы о
папеньке, не педалировал тему, и мы практически никогда не говорили о детстве
Дружинина.
