– Константин Львович Анчаров, –
повторил я. – Неужели не знали такого?
– Нет, – нервно ответила Руфь.
– Не может быть! Он легенда советского
театра. Вы непременно должны были встречаться!
– Ах, Анчаров, – ловко изобразила
пробуждение памяти Руфь.
– Да, именно он.
– Константин?
– Верно.
– Мы не общались!
– Совсем?
– Абсолютно. Даже и не
разговаривали, – нервно воскликнула Гиллер.
– Вот странно.
– Совсем даже нет, невозможно всех
приглашать к себе.
– Моя маменька, Николетта, – сказал
я, – некогда любила пить чай с Елизаветой Раскиной, помните эту женщину?
– Кого? – одними губами
поинтересовалась хозяйка.
– Елизавету Раскину, – терпеливо
повторил я.
– Куды тарелку ставить? – забасила
домработница, входя в гостиную.
– Не знаю никакой Лизы Раскиной! – взвизгнула
Руфь и тут же налетела на прислугу: – Дура! Сто раз говорила, клади «Николашки»
на овальное блюдо.
– Дык вот оно!
– Идиотка! Деревенщина! Принесла круглое
от Кузнецова!
– Не, вытянутое, – в недобрый час
заспорила Маша.
– Кретинка! Убирайся прочь.
– И че я не так сделала?
– Вон!!!
Я с тревогой наблюдал за Руфью. Глупая
домработница способна довести интеллигентную великосветскую даму до натуральной
истерики. Однако воспитанная Гиллер никогда не станет визжать на прислугу в
присутствии постороннего человека. Вот потом, когда гость покинет дом, хозяйка
рванет на кухню и надает посудомойке оплеух. Отчего Гиллер сейчас так вышла из
себя? Овальное блюдо или круглое – особой разницы нет.
– И здесь вилка! – бесилась Руфь.
– Тык сами завсегда велите ее к лимону
ложить!
– Класть!
– Чаво?
– Не ложить, а класть!
– Так я и поклала, как велено!
– Дебилка, – завизжала Руфь, –
к «Николашкам» положена ложка.
– Никак в толк не возьму, – занудила
Маша, – вам не угодить: за слово «ложить» отругали, а сами его говорите!
Гиллер посерела, я на всякий случай принял
позу испуганной собаки, сгорбился, опустил уши и поджал хвост. Впрочем,
последнее – шутка. Гипербола.
– Сука! – заорала Руфь.
– Ой, – присела Маша.
– Вали отсюда!
– Уже ушла.
– Живо!
– Простите, Христа ради.
– Собирай шмотки.
– Ой, ой!
– Ты уволена.
– Ой, ой!
– На улицу!
– Ай, ай!
– Без денег!
– О-о-о!
– И рекомендаций!
– А-а-а, – зарыдала Маша.
– Брысь! – рявкнула Руфь и рухнула
на диван.
Громко воя, поломойка выскользнула в коридор.
– Какая стерва, – нервно сказала
Гиллер.
– Не стоит нервничать, – попытался я
успокоить даму, – так вот, продолжу. Николетта тесно общалась с Лизой
Раскиной, а та жила у вас и бесконечно рассказывала, сколько доброго и хорошего
сделала ей Руфь Соломоновна.
– Не было этого!
– Чего? – быстро спросил я.
– Всего!
– Вы не поддерживали Раскину?
– Нет.
– Она здесь не жила?
– Нет.
– Вы ее не патронировали?
– Нет.
– Но зачем Лизе врать?
– Не знаю! Хотела… ну… желала… ох, какое
мне дело до чужой лжи!
– Вы, наверное, слышали о
скандале? – заехал я с другой стороны.
– Нет! – воскликнула Руфь, даже не
поинтересовавшись, о чем речь.
– Я о статье некоего Рольфа про
Анчарова, – уточнил я.
– Нет.
– Константина Львовича обвиняли в
доносительстве.
– Не знаю об этом ничего.
– И в кровосмесительном браке с дочерью!
– Понятия ни о чем не имею.
– Жена Анчарова – дочь Елизаветы
Раскиной.
– Не знаю.
– Она покончила с собой.
– Не знаю, – шептала Гиллер, –
дайте воды!
Я схватил бутылку, наплескал в стакан
минералки, протянул Руфи и не удержался от замечания:
– У вас великолепная память, вы в
мельчайших подробностях рассказали о генеалогии Тильды Бонс-Умер и забыли о
сенсации с Анчаровым? Право, странно.
– У меня болит голова, – простонала
Руфь.
– Сбегать в аптеку?
– Нет.
– Лекарство есть дома?
– Нет.
– Вызвать врача?
– Не надо.
– Давайте попрошу прислугу отвести вас в
спальню.
– Не надо.
– Чем же я могу вам помочь?
– Уходите, – ляпнула Гиллер, но
потом, собрав в кулак остатки самообладания, забормотала: – Давление поднялось
из-за дуры Машки. Не способна блюдо принести. Прощайте, Ванечка, право, больше
мне нечего рассказать о несчастной Сонечке. Рада была увидеться!
Мне пришлось подчиниться, я вышел в коридор,
двинулся к двери, взялся за ручку и услышал шепоток:
– Эй, чаво ты про Лизку спрашивал?
Из маленького тамбурчика, где, очевидно,
находился санузел, выглядывала совершенно незаплаканная Маша.
– Хотел узнать про Раскину, – тихо
ответил я.
– Зачем?
– Надо.
– Она померла.
– Знаю.
– И чаво еще?
