– У меня есть документ, из которого
следует, что Елизавета Раскина, умершая в год, когда дочь заканчивала школу,
родила девочку от Анчарова. Наш классик не только банальный стукач за деньги,
квартиру, дачу и машину, но и муж собственной дочери, папа родного внука. Такой
финт ушами!
Глава 24
Коэн онемел, потом воскликнул:
– Врешь!
– Нет!!!
– Константин Львович в курсе истории?
– Конечно, нет.
– Елизавета не сообщила ему о ребенке.
– Нет!
– Ты точно знаешь?
– Стопудово!
– Откуда такая уверенность?
Чупинина заулыбалась, словно кошка, съевшая
сметану.
– Елизавета была приживалкой у другой
легенды нашего театра – Руфи Соломоновны Гиллер, она ее родственница. Руфь
обожает осчастливливать бедняжек: чем кому хуже, тем ей слаще подать руку. Не
стану долго грузить тебя подробностями, я сумела узнать правду: ребеночка Лизе
сделал Анчаров. Раскина не пожелала портить жизнь режиссеру и благородно
удалилась в Морск. Дочери она тоже правды не открыла. Вот какой карамболь с
перцем. Легенда-стукачок в полнейшем неведении.
– Умереть не встать! – прошептал
Коэн.
– Ага.
– И ты напишешь статью?
– А то нет! – азартно воскликнула
Юля. – Столько денег в подготовку вложила. Не поверишь, я добыла анализы
крови Светланы и Анчарова!
– Каким образом?
– Неважно, – завопила
Чупинина, – подкупила одну медсестру. За свой счет провела экспертизу, все
точно: они отец и дочь! Не подкопаться! Захотят судиться со мной – дам судье
результат. Посчитают его подделкой, пусть еще раз кровушку проверят. Точно, как
в аптеке, какие претензии? Не надо в инцест впутываться! Читатели лотки сметут,
актеры за газетой в очередь встанут! Кстати, говорят, сын у Анчарова болен
церебральным параличом, от кровосмесительных браков уроды рождаются.
– Юль, – тихо сказал
Владимир, – не пиши о них!
– Ну ваще! Зачем же я все доказательства
собрала!
– Анчаров ведь не знал про дочь.
– И что?
– Светлана ничего не слышала про отца.
– Верно.
– Это трагедия, нехорошо на ней деньги
зарабатывать.
– Ах ты мой беленький,
пушистенький, – издевательски произнесла Чупинина, – значит, я
грязным делом занимаюсь?
– Лучше оставь их в покое, –
настаивал Коэн.
– А доносить на друзей хорошо?
– Нет.
– Вот и молчи.
– Юль, Светлана тут ни при чем, она ни на
кого не строчила доносы. Зачем ей пакостить! – твердил Коэн.
– Если я, по-твоему, делаю
гадости, – вспылила любовница, – то катись отсюда! Альфонс! Живешь за
мой счет и вякаешь. Где бы ты был без меня? В заднице. Кто из дерьма журналиста
сделал? Вспомни, в какой жопе я тебя нашла? Чай подавал на радио!
Володя ринулся к шкафу и стал швырять в сумку
одежду.
– Упрекаешь меня в моральной
нечистоплотности, – ехидно продолжала Юля, – а сам сейчас хватаешь
шмотки, купленные бабой, ну-ка признайся, кто тебе костюмчики, ботинки и сумку
преподнес?
Коэн подпрыгнул, словно укушенный змеей заяц,
выругался и ушел в чем был.
– Можешь передать тряпки следующему
любовнику, – рявкнул он на пороге. – Сильно сэкономишь!
– Не волнуйся, милый, – сладко
пропела Чупинина, – отправлю твое дерьмо в приют для бомжей, такое
уродство только ты мог носить, другие постесняются.
Через неделю Володя прочитал в новом номере
«Трепа» статью с лихим названием «Папа своей жены». Материал вышел в пятницу, в
субботу и воскресенье не последовало никакой реакции, потом хлынул шквал
статей. На следующей неделе, только ленивый журналист не обсосал дело Анчарова.
Желтая пресса взахлеб смаковала подробности.
«Константин Львович от комментариев отказался,
но он поехал к Руфи Гиллер и вышел от нее со слезами на глазах». «Фигуранты
отказались сделать повторный анализ на ДНК». «Врачи рассказывают о
детях-уродах, плодах кровосмесительных браков». «Светлана Анчарова
госпитализирована с нервным срывом». «Станиславский найден. Кто
Немирович-Данченко?» И это лишь некоторые заголовки. Даже респектабельный
«Резонанс» не упустил шанса пнуть поверженного льва, заведующая отделом
культуры Юлия Чупинина написала замечательную статью о совести творческого человека,
заканчивалась она так: «Мы не должны осуждать никого на основании публикаций в
желтой прессе. А еще следует помнить: никто не может быть признан виновным до
приговора суда. Надеюсь, Константин Львович прибегнет к закону и расставит
точки над i».
Владимир, затаив дыхание, наблюдал за драмой,
а через десять дней жена Анчарова, напоив больного ребенка сильнодействующим
снотворным, отравилась. Несчастная умерла, мальчик тоже погиб.
Газеты взвыли, спустя еще двое суток всех
потрясла новая сенсация: в театральном вузе, в служебном кабинете, повесился
Константин Львович Анчаров. Режиссер оставил письмо. «Человек слаб, –
писал он, – мы больше похожи на животных, я не исключение, извиняет меня
лишь одно: я хотел не только есть сладко, пить вкусно, жить весело, но желал
приносить пользу, оттого и согласился сотрудничать с КГБ. Отказался бы
доносить, не видать зрителям моих спектаклей. Скольким актерам я помог выжить,
вы вспомните меня добрым словом, ребята. Да, стучал, но не на всех, а лишь на
некоторых, жертвовал ими ради других, тех, кто благодаря мне остался в
искусстве. Не судите, да не судимы будете. Про Свету я не знал, Господь с меня
на том свете спросит. Наказал он меня, а вы простите! Я сделал больше хорошего,
чем плохого, вы взвесьте – и поймете».
