Веселье было в самом разгаре, когда на рассвете к дому
Цицерона подошли полтора десятка человек. Цетег и Марций, выйдя вперед,
обратились к трем легионерам, стоявшим у ворот, с просьбой пропустить их в дом,
к консулу. Легионеры, получившие твердый приказ центуриона, отказались
пропустить непрошеных гостей. На все уговоры Цетега легионеры отвечали отказом.
Вспыльчивый Марций уже схватился за меч, когда из дома вышел центурион,
услышавший шум.
— Что вам нужно? — сурово спросил он, не скрывая
своей неприязни к обоим гостям.
— Мы римские граждане и хотим видеть своего
консула, — попытался унять свой гнев Цетег. — Нам нужно видеть
Цицерона.
— Он занят и никого не принимает, — коротко
ответил центурион, не спуская глаз с пришельцев.
— Но он нам нужен, — настаивал Цетег.
— Я сказал все, — центурион повернулся к ним
спиной, намереваясь войти в дом.
Марций, не дожидаясь его ухода, выхватил меч, но все три
легионера, тут же обнажив оружие, встали рядом с центурионом.
— Уходите, — гневно сказал центурион, — или
вы пожалеете, что пришли сюда.
Теперь уже не выдержал Цетег.
— Ты смеешь угрожать нам, — прохрипел он, также
обнажив свой меч, — значит, ты умрешь первым.
Цетег повернулся к портику, стоявшему напротив, и махнул
рукой. Оттуда раздался пронзительный свист и крики, и полтора десятка
вооруженных людей со Статилием бросились к дому. Центурион, не изменившись в
лице, что-то тихо сказал одному из легионеров. Тот кивнул головой и исчез за
воротами дома. Подбежавшая группа людей окружила центуриона и двух оставшихся
легионеров. Цетег довольно оглядел своих людей и нахально осведомился:
— Теперь ты не возражаешь, если мы пройдем внутрь?
Центурион молча смотрел на Цетега. Не выдержав этого
презрительного взгляда, Цетег поднял меч, намереваясь напасть первым, когда
послышался шум открывающихся ворот. Из дома Цицерона вышла целая центурия
вооруженных легионеров в полной боевой выкладке, в доспехах и шлемах, с
металлическими поножами и мечами в руках. Без особой команды быстро и четко
центурия, состоящая из антесигнанов, почти бесшумно выстроилась у дома.
Тридцать ветеранов, обнажив свои мечи, молча ждали нападения.
Цетег первым понял, что их попытка не удалась. Пятнадцать
легко вооруженных римских бездельников не смогут противостоять целой центурии
хорошо вооруженных и обученных легионеров, состоящей из отборных бойцов
городских когорт Антистия.
Он еще не успел отдать приказ об отступлении, как ворота
дома снова открылись и на пороге показались Цицерон, его брат и целая группа
вооруженных сенаторов.
Даже Марций понял, что нужно отступать. Консул,
предусмотрительно не выходя за линию легионеров, громко закричал, показывая на
мятежников:
— Эти изменники пришли убить римского консула! Что же
вы медлите, нападайте! Убейте римского консула! Совершите святотатство, да
покарает вас Юпитер!
Мятежники, смущенные не столько его криками, сколько
устрашающим видом вооруженных легионеров, бросились врассыпную. Цетег, Марций и
Статилий отходили, посылая сквозь зубы проклятия консулу и своим товарищам.
Цицерон, глядя на бегущих заговорщиков, вспомнил вдруг
гнилые зубы Эвхариста.
«Наша республика — как его зубы: есть она еще может, но при
ближайшем рассмотрении вызывает отвращение. Великие боги, спасите нас от
полного разложения», — с отчаянием подумал он.
Глава XVII
Когда выступают с обвинением против кого-либо, то нет ничего
несправедливее останавливаться на длинном перечне фактов, говорящих против
обвиняемого, и умалчивать о фактах, говорящих в его пользу.
Марк Туллий Цицерон
Известие о попытке мятежников напасть на дом Цицерона стало
последней каплей, переполнившей чашу терпения римлян. Теперь уже многие, даже
умеренные сенаторы не скрывали своего возмущения действиями катилинариев. В
некоторых частях города легионерам Антистия пришлось даже спасать катилинариев
от разгневанных римлян. Все громче раздавались голоса покончить с беспорядками
внутри города.
Весь следующий день у дома Цицерона стояли толпы людей,
требовавших немедленной расправы с мятежниками. К вечеру, когда Цицерон объявил
о созыве сената, толпа радостно зашумела. И хотя она более чем наполовину
состояла из вольноотпущенников, друзей Цицерона, тем не менее такое зрелище
народного волеизъявления было приятно наблюдать даже самому консулу.
Предусмотрительный Цицерон объявил, что сенат соберется не в
курии Гостилия, а в храме Юпитера Статора на Палатине, подчеркивая своим новым
демагогическим жестом угрожающую опасность.
Цезарь, узнавший в деталях о попытке неудачного нападения на
консула от Эвхариста, понимал, как важно Цицерону удалить сейчас Катилину из
города. Оставшись без вождя, катилинарии лишились бы того могучего импульса,
который сплачивал их, являясь знаменем, за которым они охотно шли.
Теперь все зависело от личной схватки Цицерона и Катилины,
от ораторского мастерства консула. К этому моменту благодаря своим
осведомителям Цицерон имел куда больше шансов, чем Катилина. Сумеет ли теперь
консул убедить согласиться на арест Катилины или его изгнание? А может,
осторожные «отцы города» примут снова компромиссное решение. Цезарь хорошо
понимал, что на заседании сената решается не только судьба Катилины или
Цицерона, но и его собственная участь, судьба многих римлян, судьба всего
города.
За шесть дней до ноябрьских ид в храме Юпитера Статора
состоялось историческое заседание, являвшее собой переломный момент в заговоре
Катилины. Еще задолго до рассвета легионеры Антистия окружили храм, не
пропуская к нему никого из посторонних. Им в помощь плотной стеной встали
отпрыски самых знаменитых римских фамилий — Клавдиев, Метеллов, Сципионов,
Антониев, Гракхов, Юлиев, Флавиев. Молодые люди, придя с оружием в руках,
демонстрировали свою верность республике, ее заветам и традициям. Среди них
были двадцатидвухлетний Брут и Кассий, девятнадцатилетний Марк Антоний,
стоявшие рядом у подножия Палатина. Молодые люди еще не знали, что в скором
времени им самим придется столкнуться в кровавых сражениях, раздирающих
республику на части и приведших в конце концов к ее полному падению.
Кроме юношей, вокруг собралась огромная толпа любопытных, и
каждый сенатор был вынужден проходить в храм сквозь живой коридор людей,
требующих наказать катилинариев.
Когда у храма появился в сопровождении многочисленных друзей
Цицерон, толпа приветствовала его громкими криками одобрения. Не меньше криков
уважения получили Катул и Агенобарб. Катона приветствовали тише, римский плебс
не любил его за аристократизм и высокомерие. Но самый оглушительный рев выпал
на долю Цезаря, которого любили все в городе, начиная с гладиаторов и кончая
патрициями и сенаторами. Рев еще долго не стихал после прихода Цезаря, и
рассерженный Катул тихо сказал Агенобарбу:
