Цицерон, хорошо осведомленный об участии Красса в заговоре
Катилины, искренне обрадовался. Своим признанием наличия заговора, этими
письмами Марк Красс окончательно порывал с катилинариями. Консул хорошо
понимал, что приход к нему Красса одобрен Цезарем и популярами, отступившими от
катилинариев. Это была очень большая победа.
Цицерон не сумел скрыть своей радости. Катилинарии зашли
слишком далеко в своих безумных требованиях, слишком напугали популяров и
простых римских граждан, чтобы те пошли за мятежниками. Теперь катилинарии
оставались одни, а это уже было не столь страшно. Без денег Красса, без
городского плебса Цезаря они не смогут привлечь на свою сторону римлян. И в
конечном итоге это было для Цицерона самым важным.
Консул благодарил сенаторов, заверяя, что сможет положить
конец бесчинствам Катилины и его друзей в считанные дни. Особенно сердечно он
благодарил Красса за его верность республике. После их ухода, окрыленный
радостными надеждами, Цицерон принялся готовить свою речь против Катилины.
В ночь за семь дней до ноябрьских ид судьбе суждено было еще
раз проверить мужество и стойкость Цицерона. Далеко за полночь ему доложили,
что его хочет видеть хозяин таверны грек Эвхарист. Консул приказал немедленно
провести его, несмотря на поздний час.
Запыхавшийся Эвхарист быстро рассказал Цицерону о грозной
опасности. В последний момент мятежники решили, что в дом к Цицерону войдут
двое, Цетег и Марций, разорившийся патриций, известный всем буйным нравом и
отчаянной смелостью.
Консул слушал внимательно, почти не перебивая грека. Во
время разговора Эвхарист часто улыбался, показывая свои гнилые зубы и пробуждая
в Цицероне какое-то нарастающее отвращение.
— Значит, сегодня утром? — уточнил в последний раз
консул.
— Сегодня, — подтвердил Эвхарист, — клянусь
богами Олимпа, сегодня на рассвете они попытаются убить тебя.
— Потом они соберутся в сенат или заговорщики будут
расправляться с сенаторами в их домах? — спросил Цицерон.
— В некоторых домах, но многие пойдут в сенат. Веттий
сказал, что твое убийство послужит сигналом для всех. Ты их главная опасность,
опора республики, — решил польстить консулу Эвхарист.
Цицерон не захотел замечать лести.
— Я знаю, — гордо кивнул головой консул, —
если бы не я, безумец Катилина давно истребил бы весь город. Передай Веттию,
что я благодарен ему за столь большое усердие на благо республики.
Эвхарист снова улыбнулся, понимающе кивая головой. Как часто
подлость и предательство одних называют верностью и патриотизмом другие. И пока
в государстве есть люди, оправдывающие доносчиков и предателей, таковые будут
существовать. Но само предательство не может быть оправдано никакими, даже
самыми высокими идеалами. Ибо не может быть к чести государства бесчестье его
граждан. После ухода Эвхариста Цицерон сидел еще немного один, словно проверяя
и взвешивая все обстоятельства дела. Затем, решительно поднявшись, приказал
рабам позвать дежурного центуриона и номенклатора. Обоим был дан категорический
приказ — не пускать на рассвете в дом никого. К префекту Антистию консул послал
легионера с просьбой прислать дополнительные силы для охраны его дома.
Несколько гонцов было послано к друзьям и клиентам Цицерона с просьбой
собраться в этот поздний час у него дома.
Первым откликнулся на приглашение брат консула — Квинт
Цицерон. Неуловимо похожий на своего брата, он отличался от него более резкими
чертами лица и упрямо выставленным вперед подбородком. Цицерона очень обрадовал
приход брата. Квинт был военным трибуном и мог пригодиться в сложившейся
ситуации. Кроме всего прочего, он был еще и другом Цезаря.
Вслед за ним явились сенатор Целий Руф и книгоиздатель Аттик
Помпоний, встревоженные ночным посланием консула. Постепенно начали подходить и
другие друзья Цицерона. Когда дом уже был полон гостей, подошла еще одна
центурия легионеров, посланных Антистием.
Рабы провожали гостей в триклиний, оставляя их в недоумении
по поводу столь неожиданного приглашения хозяина дома. Когда в триклинии
набралось около сорока гостей, к ним вышел Цицерон. Придав своему лицу
выражение скорбной торжественности, соответствующей случаю, он тихим голосом
приветствовал гостей, стараясь разжечь еще большее любопытство своим убитым
видом.
— Что случилось? — от имени собравшихся спросил
Целий Руф. — К чему это ночное сборище, эти тревожные известия с просьбой
немедленно быть у тебя в доме? Во имя великих богов, что произошло?
— Друзья мои, — начал Цицерон своим хорошо
поставленным актерским голосом, — не удивляйтесь столь неожиданному
вызову. Ибо случилось событие необычное, если не сказать больше, почти
невероятное. Сегодня утром, на рассвете, презренные мятежники, богоотступники и
изменники-катилинарии попытаются убить римского консула в его доме, —
патетически крикнул Цицерон, завершая столь необычное выступление о себе в
третьем лице.
Послышались возгласы изумления.
— Сегодня, — продолжил Цицерон, эффектно затягивая
паузу, — ранним утром сюда явятся Цетег и Марций, дабы убить римского
консула в его доме. Слышали ли вы о преступлении более страшном, чем это? И
где? Здесь, в Риме, в городе, где римский консул должен чувствовать себя в
полной безопасности, готовятся мечи для убийства высшего магистрата нашей
республики. Неужели боги примирятся с подобным кощунством и святотатством?
Неужели римляне смирятся с подобным надругательством над нашими правами и
обычаями? Но я не хочу крови, — лицемерно поднял руку Цицерон, — я не
хочу, чтобы пострадали безвинно осужденные. Собрав здесь своих друзей, я
предлагаю им всем быть беспристрастными свидетелями происходящего. Мы подождем
до утра, и если мятежники явятся, то пусть Юпитер, великий и всеблагой,
покарает их, а гнев всех честных римлян падет на их голову.
— А почему ты их сразу не арестуешь, — спросил
простодушный Квинт, — если ты знаешь о подобном преступлении?
— Я хочу, чтобы весь город знал о злодеяниях Катилины и
его друзей. Пусть сами римляне осудят и раздавят эту заразу, угрожающую нашей
республике. А пока, — добавил Цицерон, — чтобы скрасить наше ночное
бдение, я приказал подать сюда лучший ужин, какой только можно найти в этом
доме, а цекубское немного скрасит нам наше долгое ожидание.
Гости радостно закивали, предвкушая приятный ужин. Целий Руф
наклонился к Аттику Помпонию.
— Я не устаю восхищаться нашим консулом, — тихо
сказал сенатор, — он продумывает каждый свой шаг.
— Когда ставка — твоя собственная жизнь, будешь и не
таким осторожным, — философски заметил Помпоний, — но он делает
правильно, что не арестовывает заговорщиков. Его осведомители работают куда
лучше, чем шпионы Катилины, а это в конечном итоге может решить судьбу
заговорщиков.
Рабы принялись вносить угощение в триклиний, и многие гости
совсем скоро позабыли тревожный повод, собравший их здесь, в доме Цицерона.
