Молодая рабыня не пыталась кричать и сопротивляться. Она
только испуганно замерла, поднося руки к глазам, словно пытаясь закрыться от
света перед погружением в темноту, Клодий рывком сбросил с себя одежду и
бросился на девушку. Послышался скрип открываемой двери. Это Клодия и Эгнатий
пришли полюбоваться на победу римлянина.
Девушка, оказавшаяся девственницей, забилась в приступе
животного экстаза, отчаяния и боли. На мраморный пол упали первые капли крови,
словно первые капли дождя перед небывалым кровавым ливнем, который должен был
обрушиться на Рим и его обитателей. Клодий овладел рабыней настолько грубо и
бесцеремонно, что даже его сестра Клодия, привыкшая к подобным зрелищам,
поморщилась, отмахиваясь от пытавшегося ее поцеловать Эгнатия, на которого
подобное животное зрелище действовало возбуждающе. А Клодий мял и рвал тело
девственницы, словно месопотамский лев, пытавшийся добраться до сердца девушки.
Эгнатий немного наклонился, чтобы получше рассмотреть все подробности этого
постыдного зрелища. Еще через несколько мгновений Клодий поднялся и, глядя на
девушку, громко выругался, словно жалея потерянное время. На полу, среди
свитков и пергаментов, тихо стонала рабыня, не пытавшаяся даже прикрыться.
Внезапно Клодий схватился за живот и со страшными проклятиями стал изрыгать
только что поглощенную пищу. Словно грех, совершенный его душой и телом, вызвал
такие мучительные боли в его теле, не сумев добраться до души этого существа.
Желтоватая кашица падала прямо на пергаменты и свитки,
хранившие мудрость древних греков и римлян, египтян и персов.
Даже Эгнатий был поражен этим страшным зрелищем. Лежавшая
внизу рабыня с ненавистью смотрела на корчившегося в муках Клодия. А он
покрывал все новые и новые пергаменты непережеванной рыбой и мясом,
непереваренными орехами и птицей, словно выплевывая из себя все нечистоты,
таившиеся в этом грязном теле. Клодий уже начал задыхаться, когда приступы
мучительной боли перестали выворачивать наизнанку его тело. Но даже великие
боги были бессильны вывернуть наизнанку душу этого существа, вывалив оттуда все
нечистоты, коими так богата была его натура. Тысячелетняя мудрость древних
оказалась погребенной под кровью, слизью и грязью Клодия, словно пытавшегося
запятнать всю историю народов мерзкой историей своего падения.
А в другом помещении стоял на коленях старый раб. Он уже не
плакал, и глаза его были сухие и мрачные, беспощадные в своей правоте и гневе,
ибо он молился. Он призывал богов, всех богов, богов известных ему и
неизвестных, богов справедливых и несправедливых, богов добрых и злых. Он
призывал к мщению. К мщению этому городу, к мщению его людям, к мщению его
женщинам, старикам, детям.
— Покарай их, великий Зевс, — гневно шептал
старик, — пусть они захлебнутся в собственной крови. Пусть этот город
будет погребен под нашими проклятиями, пусть его жители терзают друг друга, как
дикие звери. Истребите их всех, великие боги, не щадите никого.
А в триклинии Лукулла еще долго продолжалось пиршество,
закончившееся лишь под утро. Выйдя из «Аполлона» и войдя в библиотеку, Лукулл
нашел там лежавшую без сознания девушку и кучу человеческих экскрементов на его
пергаментах и свитках. Он еще успел в этот день приказать своим рабам никогда
не пускать в его дом Клодия и Клодию и объявить своей жене, что разводится с
нею.
Глава XIV
Редким сыновьям от отцов порочных
Суждено узнать, как точили предки
Не на персов меч, а себе на гибель
В распре гражданской.
Квинт Гораций Флакк
(Перевод Н. Гинцбурга)
Неудача приводит в отчаяние слабого и является действенным
стимулом для сильного. Людей неистовых и раздражительных она толкает на
безумие, заставляя совершать необдуманные действия.
Проиграв схватку на выборах, Катилина не просто потерпел
поражение. Плачевный для катилинариев исход выборов и отказ Цезаря
присоединиться к заговорщикам окончательно развеяли всякие надежды на
возможность завоевания власти демократическим путем. Отныне только мечи решали
этот затянувшийся спор, и Катилина начал готовиться без промедления.
Его люди открыто вербовали сторонников по всем кварталам
города. Во многих тавернах посетителей бесплатно угощали дешевым ретийским
вином, утверждая, что это щедрый дар Катилины. По всему городу вновь
организовывались бесплатные раздачи хлеба и мяса. После выборов цены на
продукты стремительно падали, и катилинарии легко воспользовались этим
обстоятельством.
Накануне ноябрьских календ, ранним утром, из Рима через
Капенские ворота выехало двое всадников. В одном из них римская стража без
труда узнала Цепария, наводившего ужас на добродушных легионеров своим мрачным
видом, другой был некий Тит Вольтурций, разорившийся плебей, владевший
небольшим поместьем в Самнии и служивший связным между катилинариями и лагерем
Манлия.
Оба всадника, благополучно миновав Капенские ворота, выехали
на Аппиеву дорогу, направляя своих лошадей на юг. Но едва крепостные стены
города скрылись за горизонтом, как они резко свернули налево, переходя на
Лабиканскую дорогу, а затем на Пренестинскую.
Катилина решил нанести неожиданный удар, захватив крепость
Пренесте, стоявшую почти рядом с Римом. Для этого в лагерь Манлия были посланы
Цепарий и Вольтурций с приказом Катилины захватить неожиданным ударом крепость
для окончательной консолидации там антисенатских сил. Но среди тех, кого
оповестил Катилина о готовящемся нападении, был и Луций Веттий, не вызывавший
пока подозрений у катилинариев.
Через несколько часов об этом уже знал Эвхарист. Посланные
гонцы не смогли проникнуть к Цицерону, который был в этот вечер на пиру у
Лукулла. И тогда Эвхарист решился на отчаянный шаг, послав своего
вольноотпущенника к префекту Аврелию Антистию.
Получив столь важные сведения, префект не стал медлить и тут
же отправился к Лукуллу, дабы предупредить консула. А Эвхарист, хорошо понимая,
что столь важная новость заинтересует Цезаря, уже отправлял к нему второго
гонца.
Цезарь узнал обо всем лишь после возвращения, почти под
утро, но у Цицерона была впереди мучительная ночь. Опытный политик размышлял
достаточно долго. Арест двух заговорщиков, посланных к Манлию, не мог принести
того эффекта, на который рассчитывал Цицерон. Даже возможные показания Цепария
и Вольтурция о связях катилинариев с заговорщиками не могли сколь-нибудь
серьезно повредить Катилине и его сторонникам. Весь мир знал о тесной дружбе
Катилины с Манлием. Как юрист, Цицерон хорошо понимал, сколь зыбким будет
обвинение в нападении на римский гарнизон без решающих доказательств. Кроме
того, приходилось учитывать и возможность того, что Цепарий и Вольтурций могли
отказаться от показаний.
Дать возможность катилинариям действовать — означало
предоставить им способ скомпрометировать себя. Риск был оправдан, считал
консул, обсуждавший всю ночь сложившееся положение с Аврелием Антистием. В эту
ночь он должен был принять решение, и от того, насколько верным оно будет,
зависела и его собственная жизнь.
