Сенат взорвался негодующими криками. Цезарь повернулся к
Крассу.
— Сравнение действительно удачное. У нашего консула по
сравнению с Катилиной тело действительно слабое.
— Зато у обоих нет головы, — добавил, нехорошо
улыбаясь, Красс.
Сидевший в другом конце зала Катон, с ненавистью глядя на
Катилину, сказал Катулу:
— Он действительно безумец, способный ввергнуть страну
в гражданскую войну. Нужно дать консулам неограниченные права для борьбы с
мятежниками и как можно быстрее провести выборы.
— Да, — согласился Катул, — иначе нас ждут
самые страшные проскрипции, которые римляне когда-нибудь видели.
Катилина, видя, что впечатление, произведенное его словами,
смутило даже его сторонников, тут же примирительно заявил:
— Но я готов всегда подчиняться сенату и народу
римскому во всех своих действиях и никогда не нарушу наших законов. Цицерон
говорил, что я готовлюсь устроить резню в городе, посягнуть на жизнь сенаторов
и консулов. Я предлагаю Цицерону дать мне приют в своем доме. Я согласен
поселиться в его доме до выборов, дабы все знали, что я не замышляю ничего
дурного ни против него, ни против сената и народа римского. А что касается
погибшей Фульвии, то она действительно утонула, и претор Лентул может доложить
об этом в сенате или в суде.
На этот раз крики были еще более громкими. Галерка
восторженно приветствовала его решение, и даже многие сенаторы, несогласные с
ним, выражали свое одобрение. Консул поднялся снова.
— Я счастлив тем доверием, которое готов мне оказать
Катилина, но, может быть, он все-таки скажет, зачем Манлий собирает войска?
— Я не знаю, — Катилина смотрел прямо в глаза
Цицерону, — поезжай туда и спроси у него сам. А если боишься, возьми с
собой консульскую армию и докажи, что ты искусный боец не только в судебных
ристалищах.
Цицерон побледнел от нанесенного ему оскорбления, а многие
сенаторы встретили эти слова громким смехом. Консула не очень любили за
высокомерный нрав и амбиции.
Катон, видя, что напряжение, вызванное речью консула,
постепенно ослабевает, наклонился к Катулу.
— Выступи и ты, иначе мы сегодня ничего не решим.
Согласно существующим традициям, дважды в течение одного
заседания никто выступать не мог, и, дождавшись, пока Цицерон и Катилина сядут,
Катул попросил слова. С трудом выйдя к центру зала, он начал громко говорить,
почти кричать, своим истерически-крикливым голосом.
— Я смотрю на вас и удивляюсь, я сижу здесь и
переживаю, — куда я попал? На представление циркового искусства, где мимы
показывают нам свое мастерство, или на заседание сената, опоры государства, чьи
легионы раскинули свои знамена по всему миру? Клянусь всеми богами, мы или
безумны, или сошли с ума. Манлий стоит в Этрурии, совсем рядом, число его людей
все время растет, а вы смеетесь, сидя в сенате, словно ничего не происходит.
Поистине великий Юпитер не мог наказать вас сильнее. Что происходит с нами? Что
может случиться с нами, если мы опять ничего не решим? Манлий соберет свою
армию, подойдет к стенам города, возьмет его штурмом и предаст огню и грабежам
весь Рим. Пока опасность, угрожающая нам, слишком мала, но она может вырасти,
если мы не потушим этот огонь. Десять лет назад, когда мы получили сообщение из
Капуи о восстании гладиаторов, мы даже не хотели обсуждать этот вопрос, а
восстание превратилось в изнурительную войну, которую мы вели три года. Целых
три года. Так неужели мы ничему не научились?
Катул помолчал, словно собираясь с мыслями. Провел рукой по
лицу.
— Видимо, не научились. Мы действительно погрязли в
своем праздном времяпрепровождения, в роскоши и разврате. Человек, в чьем доме
произошло страшное преступление, сидит среди нас, является нашим претором,
римлянином, которому мы доверили наши судебные дела, а мы ничего не можем ему
сказать. А ведь шесть лет назад именно Корнелий Лентул был исключен из числа
сенаторов за безнравственное поведение. Но мы как будто забыли об этом и в
прошлом году согласились избрать его своим претором, позволив ему снова входить
сюда и сидеть среди нас.
А сегодня мы уже серьезно обсуждаем вопрос об избрании на
высший пост в государстве Сергия Луция Катилины, известного всему Риму своим
разнузданным поведением, подлостью и бесчестием. Что с нами случилось, римляне?
Неужели через несколько дней мы отправимся на Марсово поле и отдадим свои
голоса этому насильнику и убийце, человеку, которого прокляли великие боги? И
это в тот самый момент, когда он готовится поднять мятеж и начать гражданскую
войну.
— Никто не имеет права агитировать заранее, —
закричал с места Луций Бестиа.
— Но никто не вправе оставаться безнаказанным, замышляя
Гражданскую войну, — возразил ему с правой стороны Катон.
Все снова закричали, заспорили, зашумели. Одни сенаторы
поддержали Бестиа, другие Катона, и в курии снова вспыхнули ожесточенные
громкие споры, но неожиданно громко закашлял Катул, едва не упав. К нему быстро
подскочил Ацилий, поддержав его. Многие вскочили, попытавшись прийти на помощь
Катулу, но тот уже пришел в себя и, поблагодарив Ацилия, снова продолжал:
— Нельзя более медлить, римляне. Нужно что-то решать.
Если мы ничего не предпримем сегодня, то завтра уже будет поздно. Костер,
зажженный заговорщиками, должен сжечь их дотла.
Катул снова закашлял, поднося правую руку ко рту.
Отдышавшись, он закончил:
— Я все сказал, теперь вы должны решать.
Он еще не успел дойти до своего места, как в зале вновь
начался шум. Катилина напрягся, сделал резкое движение, словно сбрасывая с себя
неведомого противника и узы, сковывающие его, встал и громко крикнул:
— Если кто-нибудь попытается разжечь костер, который
будет угрожать нашему благополучию, мы потушим его не водой, а развалинами
Рима!
— Проклятый изменник! — закричал Катул, указывая
на Катилину кривым немощным пальцем.
На этот раз кричали все — сенаторы, консулы, трибуны,
преторы, галерка, даже писцы. Только несколько человек сохраняли спокойствие.
Цезарь, посмотрев вокруг, обратился к Крассу, пожимая плечами:
— Катилина слишком невыдержан. Так нельзя, можно многое
потерять.
Он вдруг почувствовал на себе чей-то внимательный взгляд. И
вздрогнул, увидев, как сверху на него смотрит, улыбаясь, Лукулл. Среди громких
криков и разговоров он все время следил за Цезарем и Катоном, Катоном и Цезарем
— словно единоборство этих двоих решало исход сегодняшнего заседания.
Шум в зале все усиливался, хотя председательствующий все
время тщетно пытался воззвать к порядку. Наконец Катилина резко встал и
демонстративно направился к выходу. За ним потянулись несколько сенаторов, его
наиболее близких сторонников. Лентул, сидевший рядом, остался, решив
посмотреть, чем все это закончится.
После их ухода принцепсу сената удалось установить
относительную тишину. Выступивший затем Агенобарб предложил вручить консулам
неограниченные полномочия по управлению государством и дать согласие на созыв
избирательных комиций. Против первого пункта резко выступил Марк Аттий Бальб,
заявив, что оптиматы искусственно преувеличивают опасность. Однако его
выступление уже ничего не могло решить.
