Отмахав несколько миль, я выехал к долину Апачей – узкому ущелью, по дну которого, зажатая между крутых скалистых берегов, ревела, и пенилась буйная река. Старая тропа обрывалась у края, где ширина каньона едва достигала семидесяти футов. Кто-то подрубил огромную сосну, и та, упав над ущельем, образовала пешеходный мостик, по которому можно было переправиться на ту сторону. Много лет назад по этим местам прокатилась золотая лихорадка, и у каньона Апачей вырос большой лагерь. Только теперь здесь веял ветер запустения, и вокруг не было ни единой живой души.
Я свернул на восток и, проехав с полмили по краю обрыва, набрел на старую, почти совсем заросшую дорогу. Через лощину она спускалась к мосту на дне каньона, построенному еще во времена золотой лихорадки. Большинство бревен унесло в половодье, но оставшихся вполне хватило, чтобы перевести по ним лошадь. Так я и сделал. После этого по другой лощине мы выехали наверх.
Не успел я одолеть и трехсот ярдов, как услышал за своей спиной чей-то окрик. Я обернулся на голос с кольтами наготове. Из зарослей кустарника показался высокого роста джентльмен в длиннополой сутане и шляпе с широкими полями.
– Кто вы такой, черт побери, и не много ли себе позволяете, обращаясь ко мне на «эй»? – изысканно обратился я к джентльмену, не опуская кольтов. Вежливость – фамильная черта Элкинсов.
– Меня зовут преподобный Рембрандт Броктон, добрый человек, – смиренным тоном ответил тот. – Я направляюсь в Теттон Галч, чтобы связать узами священного брака свою племянницу и молодого старателя.
– Препо… Да ну! А почему пешком?
– Я сошел, с дилижанса у ущелья Черт… Чер… Черный Ветер, – отвечает он. – Случилось так, что несколько очень добропорядочных ковбоев ждали там сегодня дилижанс, вот они и предложили проводить меня в Тетон и дали лошадь.
– А откуда вы узнали, что ваша племянница намерена заарканить парня? – спрашиваю тогда.
– Так мне об этом сообщили те же ковбои.
– И куда же они подевались?
– Лошадь подо мной захромала, вот они и оставили меня здесь. А сами отправились на ближайшее ранчо нанять другую.
– Что-то я сильно сомневаюсь, чтобы здесь поблизости оказалось ранчо, – пробормотал я, – Похоже, у них в башках не густо мозгов, что оставили вас одного в незнакомой местности.
– Вы намекаете на возможную опасность? – спрашивает он, и глаза его слабо сверкнули.
– Эти горы кишат бандитами, которые за паршивый доллар перережут глотку и священнику, – пытался я прояснить ему обстановку. И тут вдруг меня осенило.
– Послушайте-ка, – говорю, – так ведь дилижанс не должен был проезжать ущельем раньше заката!
– Все верно, – говорит он, – но почему-то изменили расписание.
– А, будь оно… – не выдержал я. – У меня седельные сумки лопаются от золота, и я рассчитывал на этот дилижанс. А теперь выходит, придется везти его обратно в Тетон? Ну да ладно, отправлю с утренним дилижансом. Преподобный Рембрандт, я – Брекенридж Элкинс с Медвежьей речки. Я приехал, чтобы встретить вас и проводить в Тетон Галч, где вы сможете повязать свою племянницу и Блинка Уилтшоу узами священного брака. Поторопимся. Садитесь впереди меня.
– Но как же… я ведь должен дождаться моих друзей-ковбоев, – елейным голосом возразил он. – Да вон они едут! – и он ткнул пальцем на восток.
Я посмотрел в указанном направлении и увидел приближающуюся группу всадников человек в пятнадцать. За одним из них бежала в поводу лошадь без седла.
– О-о, мои добрые друзья! – просиял преподобный Рембрандт. – Они все-таки достали мне лошадь, как обещали!
Тут он вытащил из кустов седло и говорит:
– Вы не поможете мне приладить седло? А я с большим удовольствием подержу пока ваше ружье.
Но только я протянул ему винчестер, как пуля взбила фонтанчик пыли под копытом Капитана. Я круто обернулся. Из лесной чащи на опушку, за сотню ярдов к югу, выехал человек с винчестером у плеча. Я сразу узнал его. Не будь у поселенцев с Медвежьей речки ястребиных глаз, мужчины среди нас уже давно повывелись бы. Это был Джейк Роумэн!
Наши винчестеры выстрелили одновременно. Его пуля прожужжала у моего уха, а моя вышибла его из седла.
– Ковбои – держи карман! Это ж бандиты Гаррисона! Не бойтесь, преподобный, я спасу вас!
Я подхватил его одной рукой, всадил шпоры в бока Капитана Кидд, и тот рванул так, словно ему под хвост плеснули кипятка. Бандиты с дикими воплями кинулись в погоню. Вообще-то я не имею привычки удирать, но тогда очень уж переволновался за преподобного Рембрандта: ведь если дело дойдет до ближнего боя, и – не дай Бог! – Его преподобие нашпигуют свинцом, то Блинк не сможет завтра жениться на его племяннице, чего доброго, плюнет на свою затею и улизнет в Бизоний Хвост обхаживать Долли Риксби.
Я правил к каньону, чтобы занять оборону в лощине, а бандиты готовы были запалить лошадей, но доскакать до поворота тропы раньше меня и отрезать нас от каньона. Капитан Кидд под двойной ношей до того прогнулся, что брюхом почти стлался по земле. Перекинутому через седло преподобному Рембрандту тоже приходилось несладко: руки и ноги его болтались в воздухе, а один раз, когда он особенно лихо подпрыгнул и ткнулся животом в седельную луку, я услышал такое, чего никак не ожидал услышать от служителя Господа. Затрещали выстрелы, засвистели пули, и его преподобие, задрав голову, пронзительно завопил:
– Прекратите эту… пальбу, вы, … ! Вы ж меня пристрелите!!!
Я подумал, что с его стороны было довольно эгоистично не упомянуть о своем спасителе, но все равно заметил:
– Ваше преподобие, этих скунсов увещевать мало толку – у них нет почтения даже к сану священника.
Но, как ни странно, стрельба прекратилась – вот что значит слово Божие! – хотя вопли и крепость ругательств усилились. К этому времени уже стало ясно, что негодяям все-таки удалось отрезать нас от переправы, поэтому я свернул на старую индейскую тропу и погнал Капитана Кидда прямо к краю каньона, пытаясь выжать из него все, что только можно. Кусты цеплялись за стремена, хлестали по лицу преподобного Рембрандта и по моим ногам. Бандиты что-то закричали и стали сдерживать коней, но Капитан с каждым прыжком наращивал скорость, и впереди уже замаячил край пропасти.
– Придержи коня, вислоухий шакал! Оборвемся! – заорал преподобный.
– Расслабьтесь, Ваше преподобие, – попытался я его приободрить. – Сейчас по мостику поскачем.
– Боже! Прими мою грешную душу! – услышал я прерывистый всхлип, и, вцепившись в стремя обеими руками, он закрыл глаза.
Капитан ступил на бревно, и, казалось, воздух разорвали трубы Судного дня!
Я сильно сомневаюсь, чтобы на свете нашелся другой такой конь, который, смог бы под двойной ношей проскакать по одному единственному бревну, перекинутому над бездной глубиной, в сто пятьдесят футов. Но Капитану Кидду на все было глубоко наплевать, за исключением меня, конечно. Он даже не сбавил скорость, а помчался по бревну, как по укатанной дороге. Из-под копыт брызнули кора и щепки. Оступись конь хоть на дюйм, нам всем была бы крышка. Но он не оступился, и не успели мы перевести дыхание, как очутились на той стороне каньона.
