— А кто стоял на стреме? — Хог любил подобные выражения. В такие моменты он чувствовал себя участником телешоу. — Он что, ничего не видел?
— Он много чего видел — старых леди, гуляющих с собаками, балующихся детей… но Фоя он не видел. Он составляет отчет внизу, поговорите с ним, если хотите. Это констебль Томпсон. Пол Томпсон. Хороший парень. Летом я работал с ним на операции в Ванкувере.
— Похоже, однако, свое дело он знает не слишком хорошо.
Такер нахмурился:
— Если эти типы действительно призраки, как их хотят представить, то стоит ли удивляться, что он Фоя не видел?
— Но вы-то не думаете, что они — призраки?
— Неважно, что я думаю. Пусть у них по три глаза и по четыре руки, это тоже неважно! Все, что мне нужно, — это хоть какие-то улики, и нужны они мне были еще вчера.
— Но…
— Послушайте, — устало перебил Хога Такер. — Мы это уже проходили. Подозреваю, что и впрямь дело нечисто. Наверняка. Но я не собираюсь заниматься изгнанием злых духов. Представьте мне какие-нибудь доказательства, тогда и поговорим. Я намерен работать, а просиживать зря штаны — это не работа.
Хог кивнул. Откашлялся.
— А как насчет Ганьона? — спросил он. — Вы с ним говорили?
— А как же! — Вспомнив о недавнем разговоре с Жан-Полем Ганьоном, Такер раздраженно постучал по столу пальцами. — Он того и гляди устроит скандал. Хочет обратиться в газеты, к члену парламента от своего округа, куда-то там еще. В Королевскую комиссию. Сегодня поеду к нему, попытаюсь его успокоить.
— А вы узнали, зачем приехал Фой? Из-за Томаса Хенгуэра?
— Узнать что-нибудь от Жан-Поля было не так-то легко. Уж больно он был взвинчен. Возмущался, что мы ему лгали. Спрашивал, зачем посадили сыщика возле его дома. Почему прослушиваем его телефон. Бог знает, как он об этом догадался! А о Фое он говорит следующее: Фой жил в каком-то маленьком местечке в Новой Шотландии и вдруг почувствовал, что с Хенгуэром что-то не так. Он немедленно бросил работу — а он очищал от ракушек лодку для какого-то старого рыбака. Вот скажите мне… Если эти призраки такие всесильные, почему один из них всего лишь старая развалина, а другой — обыкновенный бродяга? Нет, нет! Не надо! В такую рань я не готов слушать ваши философствования.
Такер отхлебнул кофе. Кофе остыл. Сморщившись, Такер отодвинул чашку:
— Как бы то ни было, этот Фой бросил все свои дела и сел в первый же поезд на Оттаву. Это мы проверили у нашего человека, который за ним следил. В Оттаве он отправился к Ганьону. Они болтали о прежних днях и вообще обо всем на свете. Фой спросил: «Не слышно ли чего о Томе Хенгуэре?» Ганьон ответил так, как мы его научили, и Фой сразу понял, что тот лжет. И сразу стал говорить с Ганьоном очень холодно. Они разошлись по комнатам на ночь — и пожалуйста! Утром Ганьон встал, а Фоя и след простыл! Я думаю, он вышел через черный ход. Словно знал, что возле дома дежурит наш человек.
— А Ганьон не сказал, что за чувство насчет Хенгуэра возникло у Фоя там, на море? — Глаза Хога блестели, выдавая его волнение. — Ведь это как раз то, что нам надо.
— Успокойтесь, — сказал Такер. — Фой просто почувствовал, что с Хенгуэром что-то стряслось, вот и все, понимаете? А у вас никогда так не было? У всех когда-нибудь возникает подобное предчувствие.
— Но не все едут за тысячу миль, чтобы проверить, правильно ли их предчувствие. Нет. Что-то между ними есть. Что-то неосязаемое, вроде телепатической связи. Ведь так?
— Ладно. Если нам когда-нибудь удастся забрать кого-то из них, вы сами их об этом спросите, идет? А пока я отправил на поиски того и другого своих людей. Скоро кого-нибудь из них изловим, и вы сможете играть с ними в ваши игры. А сейчас меня больше беспокоит Ганьон.
— Вы должны объяснить ему, насколько все это важно!
— А ему плевать на важность с высокой горы! Он знает только одно: мы разбили его десятилетнюю дружбу, и теперь он чувствует себя предателем. Из-за нас. Он больше не верит в наши сказки, что нам надо поймать матерого преступника Томаса Хенгуэра. Он хочет, чтобы ему показали ордера на арест обоих. Видали?! Хочет, чтобы ему поднесли луну на серебряной тарелочке! — Такер покачал головой. — Одного понять не могу, чего это он так поздно вспомнил о юридической стороне дела! Я знаю, Хенгуэр не так уж его беспокоит. Но когда дело дошло до его друга Фоя…
— А вы не можете заставить его замолчать?
— Как?
Хог пожал плечами:
— Мне казалось, у вас есть свои методы.
— Например, залить его бетоном и бросить в реку? За кого вы нас принимаете? За ЦРУ? Нет. Я поеду поговорю с ним. Посмотрю, что можно сделать. Наверное, выложу все как есть. Не знаю. Надеюсь, он не впутает в эту историю газеты.
Газеты разорвали бы их на куски. Пресса не упустит возможности повеселиться. Все живописные подробности окажутся на первых полосах, да еще и в шестичасовых новостях. Журналисты будут вопить о необходимости создать очередную комиссию. При одной мысли об этом Такер приходил в ярость.
Он верил в Полицию, верил в ее миссию, в значительность работы, которую она выполняет. Однако он видел, что образ настоящего, безупречного конного полицейского в красном мундире и в плоской шляпе с полями несколько тускнеет. Канадскую Королевскую конную полицию поднимало над аналогичными службами всех других стран уважение, которого она заслуживала. Это уважение облегчало ей работу, придавало ее действиям активность, заставляло рядовых полицейских гордиться своей службой. А человек, исполненный гордости, работает хорошо.
Такер и сам заботился о своей карьере. Он пришел в полицию, когда ему было девятнадцать. В 1954 году. Освоился с лошадью, привык к форме, два года тянул лямку в глухих местечках от Ньюфаундленда до Юкона. В двадцать четыре года стал капралом, потом дослужился до своего теперешнего звания. Дальше он не пойдет. Не потому, что его перестали повышать в звании, а потому, что Такер чувствовал — если он поднимется выше по иерархической лестнице, то причина, по которой он пошел служить в полицию, — а он сделал это прежде всего ради того, чтобы помогать людям, — неизбежно отодвинется на задний план.
В наше время и в его возрасте такой подход был довольно наивен, и Такер это понимал, но до сих пор ему удавалось поступать так, как он считал нужным. Он никогда не ввязывался в то, от чего могло бы пострадать его личное чувство чести, хотя сейчас это было куда труднее, чем в начале его службы. Жизнь стала слишком сложной. Наркотики, терроризм и вообще преступность. Справиться со всем этим на муниципальном уровне или в провинциях не удавалось. Да и на федеральном уровне тоже было трудно. Весь мир разваливался по швам, и Канада вместе с ним.
И прекрасным примером тому мог служить проект «Контроль за умами». Такер понимал, какие будут последствия, если теории Хога и его сотрудников окажутся справедливыми. Но вообще-то все это казалось ему ерундой. Были более важные вещи, которыми следовало заниматься, и Такер понять не мог, зачем его приставили к этому проекту.
