– А кто такой Шагал? – покраснев от стыда или мороза, переспросил Димка.
– Художник, – Катерина дала сыну шуточную затрещину. – Неуч!
Все Мишины близкие – мать, племянница, учитель, друг – были рядом, и в ночном зимнем парке стало тепло от ощущения себя в центре чего-то близкого и родного, в центре большой семьи маленького города.
А рядом с ними, будто бы случайно зацепившись подолом за землю, летела к звездам пара светящихся ледяных душ – низко над Истрой…
– И все-таки, почему твои толстячки голые? – Саша обняла одну из смешных фигурок и лукаво сощурила глаза.
Миша долго думал, как объяснить племяннице то, что и сам толком не мог понять. Он долго и сосредоточенно тер свой подбородок – этот вопрос требовал как следует разобраться в себе.
– Не знаю, Кнопка, одежда показалась мне лишней, – Миша сдвинул шапку на затылок и теперь уже почесывал лоб. – Вроде, хотел показать человека, как он есть – без прикрас.
– Такой ты видишь нашу суть?
Племянница иногда умела поставить его в тупик своими вопросами или выводами, за что он любил ее еще сильнее.
– Наверное, – Миша пожал плечами. – Посмотри, этот – скромняга мечтатель, а вон тот – хитрец и весельчак.
– А мне нравится другой, – Саша подошла к той скульптуре, что Миша сделал первой. – Он как будто немножко грустит от того, что не такой ровный и круглый, как остальные. И скорее похож на мокрую обезьяну, чем на человека.
– Это первенец, – улыбнулся Миша. – Возможно, все мы внутри – мокрые обезьяны.
Саша почему-то задумалась, и Миша уже испугался, что ненароком обидел ее, назвав мокрой обезьяной, но тут племянница словно вернулась откуда-то издалека. Она внимательно посмотрела ему в глаза, точно проваливаясь внутрь, а потом серьезно сказала:
– Ты не обезьяна, ты бобер.
– Кто? – прыснул Миша. – Бобер? Почему?
– Не знаю, я так вижу, – Саша виновато взглянула на него. – Каждому человеку я придумываю животное, которое отражает его суть. Вот ты живешь в небольшой хатке возле тихой реки, прямо как бобер.
Миша засмеялся – бобром его еще никто не называл. Это было очень забавно и в то же время до глубины честно. Увидев, что он не сердится, Саша тоже заулыбалась.
– Чего вы смеетесь? – подошел к ним Димка.
– Да так, – Саша явно не хотела больше откровенничать. – Ничего.
И она побежала к другой скульптуре. А Миша заметил, как долго смотрел ей вслед Димка, покусывая губу.
И тут все услышали громкий возглас Павла Львовича. Он ступил с поляны в сторону и будто бы проваливался куда-то вниз. Миша видел все, как в замедленной съемке, а сам будто окоченел, не в силах пошевелиться. Первым к художнику подоспела Катерина и, схватившись за руку, начала тянуть вверх. Вскоре за Катерину уцепился Николай, за ними – Сашка. Втроем они выхватили тонкое тело Павла Львовича из сугроба.
– Что случилось? – подбежала к ним встревоженная мать.
– Я думала, Павел Львович провалился в Затерянный колодец! – кричала Саша.
– И мне так показалось, – вторил испуганный Димка, который тут же возник рядом с Сашей.
– Да оставьте вы, наконец, свои глупости! – рассердилась мать. – Это просто снег завалил ухаб.
Только почему-то и мать, и Катерина стояли бледные, как срезы редьки. Между тем Павел Львович поднялся, отряхнулся и отошел в сторону.
– Ребята правы, я одной ногой в Затерянном колодце, – шепнул он, подходя к Мише, и грустно подмигнул. – Чую, эта пасть рыщет за мной по пятам.
– Что? – Миша не мог взять в толк, о чем говорит учитель.
В последнее время художник полюбил загадки и никогда не отвечал на прямые вопросы.
– Пустяки, дело житейское, – Павел Львович поправил Мишину шапку и быстро сменил тему. – Народ, пойдемте домой – греться!
И Миша только сейчас впервые после падения учителя смог пошевелиться, мысленно он ругал себя за испуг. В трудный момент, когда нужно было без промедления ринуться на помощь, рядом с Павлом Львовичем оказались все – только не он. Впервые в Мише шевельнулось ощущение, что бездействие бывает очень коварным. А все уже направились к дому, опасливо озираясь по сторонам, будто бы боясь угодить во чрево старого колодца. Ледовые скульптуры провожали их морозными взглядами, и лишь взмывающая над парком пара влюбленных была по-прежнему высока и спокойна, как замерший миг счастья и уверенности – все так, как должно быть, и не иначе…
Глава девятая
Димка
Парк отступал, и вместе с ним утихал страх. Теперь Димка уже не вглядывался в обманчивую тропу, уже не искал глазами Затерянный колодец, а шагал быстро, весело. Затихшие было голоса снова вернулись на городские улицы, вокруг вновь блистали салюты. Испуг уходил. Сейчас Димка мог с улыбкой вспоминать, как тощая фигура Павла Львовича вдруг начала проваливаться в сугроб, точно жетон в щель игрового автомата – казалось, канет без следа. Хотя сказки о Затерянном колодце должны были остаться далеко в детстве. И с чего это они все так перепугались?
Димка радостно вдыхал густой воздух ночи и размышлял о том, какой же все-таки молодец его друг Миша! Вот так взять ледышку и выковырять из нее штуку, радующую не только глаз, но и что-то еще – там, в глубине, где-то между кадыком и желудком.
Димке всегда казалось странным, почему такой взрослый, умный и начитанный человек, как Миша, выбрал себе в друзья столь неприметного юнца, как он, а вовсе не Никиту, который, несомненно, был фигурой куда более занимательной. Поначалу Димка думал, что его записали в товарищи из жалости, по доброте души. Да и разница в возрасте – четыре года – немалый срок. Но потом Димка понял, а скорее почувствовал, что друг искренне рад его обществу.
Они могли часами молча гулять по городу, сбивая сосульки с крыш, и лишь изредка перекидываться бессмысленными фразами:
– А что сейчас в кинотеатре крутят?
– Да муть какую-то…
– Ты смотрел?
– Нет.
– Тогда и я не стану.
Но если в том, что касалось кино, договориться им было просто, то с книжками все выходило иначе. Димка в ужасе наблюдал за тем, как друг, точно удав, заглатывает толстенные романы, пыль от которых могла свести в могилу любого астматика.
– Может, разомнем ноги? – спрашивал тогда Дима.
– Сейчас, только главу дочитаю, – отмахивался Миша.
А за этой главой шла другая и третья. Димка не мог взять в толк, как эти желтые страницы становятся для кого-то интереснее самой жизни: ощущения, что ты передвигаешь ногами землю, будто раскручивая ее, а ветер при этом бросает в лицо обжигающий снег, и дышится так глубоко, что кажется, весь мир втискивается в твои легкие.
Сам Димка читал мало, да что говорить – практически совсем не читал. Книги из школьной программы чтением назвать было сложно – так, проглядеть наискосок хрестоматию и отложить. Плохо идет приобщение к классике по принуждению, под зорким оком учителей и Белинского.
