Дрю сообщил, что свадьба Ясмины стала событием запоминающимся. Она и Педрам живут в Лос-Анджелесе, он работает у ее отца. Весной она должна родить.
Вокруг фонда наследственного имущества Альмы завязалась серьезная юридическая свара. Палатин, сославшись на здоровье, от роли душеприказчика отказался, и это сильно осложнило все дело. Нужно ведь и налоги платить, и услуги моих адвокатов (у меня их теперь несколько) оплачивать. А тут еще Андрей подал гражданский иск. Ну и так далее, желающих урвать кусок пирога оказалось достаточно.
Ввязалась в свару и некая организация, некоммерческая, добивающаяся компенсаций для жертв холокоста. Похоже, Эрик, уверявший меня, что отец Альмы производил что-то для Третьего рейха, знал, о чем говорит. Ясно, что платить фонду придется, хотя не очень ясно сколько, и еще менее ясно, кого из кредиторов следует считать первым. А что делать с деньгами из трастового фонда? И как быть с начисляемыми на них процентами? Я не отслеживаю всех предпринимаемых по этой части ходов и маневров. Пусть эту кашу расхлебывают другие. Если даже мне и останутся какие-то деньги, я никогда не смогу ими воспользоваться. Что меня вполне устраивает.
Как, собственно, и тюрьма, в определенном смысле. Я получил крышу над головой. Три раза в день меня кормят. В моем распоряжении книги, студенты и время. Над душой никто у меня не висит. Мнения мои имеют здесь вес. Меня уважают. Когда-то я верил, что стою выше суждений мира, и, хотя с каждым днем мысль эта представляется мне все менее истинной, я доволен тем, что у меня появился дом. Альма заметила однажды, что свобода обретает бытие, как только мы начинаем думать о ней. Если это справедливо, то я, надо полагать, самый свободный человек на нашей планете. И кто решится сказать, что это не так? Выходя на прогулку по тюремному двору, я смотрю на высокие серые стены, на тесные ряды их зубцов и витки колючей проволоки, на камеры, прожекторы, сторожевые башни, в которых различаются силуэты охранников, – смотрю на эти инструменты контроля и знаю, что ни одному из них никогда в сознание мое не проникнуть. Я представляю себе людскую массу, обнесенную этими стенами, размышляю о месте, которое занимаю в ней, и думаю: «Вот моя башня из слоновой кости».
Единственное, об утрате чего я жалею, это подставка для книг. Полиция забрала ее как улику, да и в любом случае никто не разрешил бы мне держать в камере такую тяжелую и острую вещь. Не знаю, где она теперь. Хранится где-то, в особой коробке. Мой друг. Желаю ему всего самого лучшего.
Дорогой Джозеф.
Извини, что не отвечал тебе так долго. Все пытался подыскать правильные слова и рвал один черновик за другим. Язык кажется мне нимало не отвечающим этой задаче. Чувства мои меняются, даже пока я переношу их на бумагу, и ко времени, когда я опущу это письмо в почтовый ящик, они изменятся снова.
Калифорния прелестна. Ученики – ребята хорошие, преподаватели тоже, истинная благодать. И я проявил бы неблагодарность, не похвалив и погоду. Каждый день, просыпаясь, видеть перед собой совершенство – далеко не пустяк. А насколько благодатно такое обилие удовольствий для души, предоставляю решать тебе.
Я не знаю, разумеется, смогу ли когда-нибудь чувствовать себя здесь совсем как дома. Я всегда полагал, что умру неподалеку от места моего рождения. И то, что я должен был после стольких лет покинуть его, все еще изумляет меня. Возможно, некоторые из нас предназначены для жизни в изгнании. Думаю, это остается справедливым независимо от того, где мы живем и как долго. Все земные пристанища временны. Чтобы согласиться с истинностью этих слов, вовсе не нужно быть верующим.
Ответ на твой вопрос таков: да. Я поговорил с твоими родителями. И я еще раз попрошу их навестить тебя, хотя послушают ли они меня – этого сказать не могу. Понятно, что они получили тяжелый удар. Мы все получили тяжелый удар, Джозеф. Твои родители любят тебя, однако не способны, как не способен и я, понять, как мог произойти такой ужас. Что бы ты ни говорил, они будут и дальше винить себя, и, как мне показалось, они негодуют на то, что им приходится ощущать себя виноватыми. Они рассержены, очень рассержены. Как и я. Мне хотелось бы сказать иное. Да и сан мой требует иных чувств. Но ведь мы с тобой состоим не в таких отношениях, чтобы лгать друг другу, не правда ли?
Ты не попросил меня о прощении, из чего я вывожу, что легких путей ты не ищешь. И хорошо. Их просто не существует. Ты совершил великое зло. Извини, если эти слова покажутся тебе жестокими. Но я всегда считал тебя искателем истины и потому ожидаю, что ты не побоишься взглянуть ей в лицо.
Мир тебе.
Отец Фред
Что до сожалений: да, я их испытываю. Разумеется. Я отнял две жизни, разрушил по меньшей мере одну семью, навлек позор и страдания на себя и на тех, кого я люблю. Конечно, мне хочется, чтобы все сложилось иначе. По временам, впадая в мечтательное настроение, я воображаю другие миры, миры, в которых я – совсем другой человек. Я думаю об Альме. Думаю о моем брате. Пытаюсь протянуть какие-то связующие нити от моего прошлого к моему настоящему, понять, что привело меня сюда. Глупая игра – указывать пальцем, отыскивать причины, – мне уже следовало бы это понять. Но что я могу с собой поделать? Это в моей природе: гадать и дивиться. Такой уж я человек.
Благодарности
Я в огромном долгу перед профессором Стэнфордского университета Алекси Берджессом, чьи критические замечания о раннем варианте этой книги оказались бесценными при работе над вариантом окончательным. Он – учитель терпеливый и вдумчивый. Немалой благодарности заслуживают также Люв Рахе, Вес Ших, Джефф Форер, доктор Эрик Бэнкс, Гэри Бэнкс, раввин доктор Джеймс Дэвис, Джонатан Дэвис, Джес Хэндли и Джесси Грант из Полицейского управления Беркли (Калифорния).
Я благословен свыше возможностью числить среди моих друзей Норманна Ласка, Харлана Кобена, Оуэна Кинга и Грегга Гурвица. Их поддержка, дружба и сочувствие всегда помогали мне держаться на плаву.
Спасибо Крису Пепе, Айвэну Хелду и сотрудникам «Патнэма»; Дэвиду Шелли и всей команде из «Литтл, Браун»; а с ними – Лайзе, Хэвис и Виктории.
Спасибо моим родителям, сестрам и братьям.
И эта книга тоже обязана моей жене стольким же, скольким мне.
И добро пожаловать, Оскар.
