Он залпом допил кофе.
— Почему все время врет бабуся Логвинова? Что это за
разрастание Логвиновых в селе Мокша? Как она оказалась на плацу, откуда уходят
лошади?
— Гуляла.
— Маруська! — прикрикнул Федор Тучков. — Ты же умная! Никто
там не гуляет. Там стоянка, никакой красоты и очень далеко от корпусов и от
реки! Что она там делала?
— Пришла посмотреть, как люди на лошадях катаются, —
предположила Марина небрежно. Она была уверена, что подозревать бабусю — очень
глупо. Занесло Федора Федоровича не туда, куда надо.
Он вдруг замер, не донеся кружку до рта. Глаза у него
округлились.
— Ты что?
— Маруся, — сказал он тихо, — ты просто гений. Ты гений
отечественного сыска. Пошли. Быстрей.
— Куда? — перепугалась Марина. — Уже ночь.
— Наплевать. Мы все узнаем.
— Что?!
— Во сколько завтра уходит первый автобус в райцентр, кто
вчера в ларьке купил детский арбалет и сегодня не был на процедурах.
— И что тогда?!
— И тогда все, — сказал он весело. — Дело закрыто.
Федор Федорович Тучков оказался натурой предприимчивой, кроме
того, еще и имеющей влияние.
Предприимчивая и влиятельная натура произнесла за завтраком
краткую речь, суть которой сводилась к тому, что после трапезы никто не
расходится, а все гуськом следуют за ним, Федором Федоровичем, в директорский
кабинет, ибо он сообщит всем нечто важное.
Откуда взялся этот директорский кабинет, Марина понятия не
имела, потому что все утро Тучков провел у нее на глазах и пребывал в отличном
настроении. Он даже в теннис играл с каким-то особым упорством и шиком и под
конец разнес противника в пух и прах. Вероника не показывалась, но Тучкова это
почему-то совсем не беспокоило.
Ослушаться никто не осмелился. Именно гуськом — он стоял в
дверях столовой и наблюдал, как городовой в будке, — все прошли мимо него в
пустой директорский кабинет, стоявший с распахнутой дверью, и уселись на
богатые кожаные диваны.
Солнце ломилось в окна, мальчишки на лужайке играли в
футбол, вопили оглушительно, так что хотелось скорее на улицу.
Бабуся Логвинова пристроилась в уголке дивана и немедленно
задремала. Оленька поплотнее укуталась в шаль и, хотя жара была невыносимая,
водрузила свою свечку и переглянулась с матерью. Мать вытащила из кармана
яблоко — первый белый налив и показала ей. Та отрицательно покачала кудрявой
головкой. Геннадий Иванович усмехался затаенной усмешкой. Юля и Сережа
энергично ковырялись в зубах — чтобы остатки пищи не повредили эмаль. Вероника
села на стол и болтала ногой. Павлик воздвигся у окна. Его монументальный лоб,
собравшийся бульдожьими складками, выражал тоскливое недоумение, как будто он
спрашивал себя, чего же он-то приперся, и ответа не находил. Валентина
Ва-сильна смотрела в одну точку, как будто соображала, хватит ей на сегодня
колбасы, чтобы прокормить сыночка, или придется смотаться в деревенский магазин.
Генрих Янович уселся на стул, достал газету, нацепил очки и стал бегло
просматривать.
Никто не выражал никакого беспокойства, и Марина вдруг
подумала, что он может ошибаться, Тучков Федор Федорович, генерал
контрразведки.
А вдруг ошибается? Господи, какой тогда будет скандал! Как
он переживет?!
Он зашел самый последний и прикрыл за собой дверь. Не похоже
было, чтобы он волновался.
— Что такое, Федор Федорович? — сразу заговорил Вероникин
дед из-за газеты. — Что случилось? Зачем вы нас пригласили на… переговоры?
— Да, собственно, затем, что нам надо до конца прояснить
всеобщие недоразумения, а также историю… с убийством.
— Что вы говорите! — вскрикнула Оленька и оглянулась, чтобы
удостовериться, что ей есть куда падать в обморок. — Какое еще убийство! Мама!
— Доченька, не волнуйся. Федор Федорович, что это такое вы
вздумали?! Оленька не ест, а теперь еще и не спит, а вы хотите ее уморить
совсем!
— У меня нет цели уморить Ольгу Павловну, — серьезно сказал
Тучков. — Более того, могу пообещать, что не стану ничего обсуждать прилюдно,
если… преступник сознается, что это дело его рук.
— Какой еще преступник? — удивился Генрих Янович. — Что
такое? Вы так говорите, любезный Федор Федорович, как будто этот преступник
здесь.
— Так и есть, — согласился Тучков. — Ну что? До трех считать
или никто ни в чем признаваться не собирается?
Элеонора Яковлевна впилась глазами в собравшихся. Генрих
Янович с удивлением смял и отбросил свою газету. Павлик повернулся ко всем
лицом, и складки у него на лбу приподнялись и зашевелились — тоже, наверное, от
удивления.
— Я же говорила, что с этим покойником дело нечисто! —
закричала Вероника. — Так я и знала! Ну, Федор! Ну, давайте! Немедленно
покажите пальцем на кого-нибудь и скажите, что убийца — он! Никогда такого не
видела, только в кино!
— Оленька, нам надо идти, — Элеонора Яковлевна решительно
поднялась и потянула за собой дочь, — мы не можем при этом присутствовать. У
нас обеих не в порядке нервы, нам нужен покой, а с вами, Федор Федорович, я еще
поговорю о том, что вы себе позволяете!
— Сядьте, пожалуйста, — попросил Федор Тучков кротко, — в
нашем организме дьявольски много нервных клеток. Моя мать врач, она точно
знает. На наш с вами век, Элеонора Яковлевна, их должно хватить, даже если
сейчас мы прикончим несколько тысяч.
— Прикончим? — пробормотала Оленька растерянно.
— Не слушай никого, деточка. Заткни ушки. Мама потом тебе
все, что надо, расскажет. Ну, деточка. Прошу тебя.
— Ну все, — вдруг сказал от окна Павлик, — побазарили, и
хорош. Федор, ты… говори, а вы, мамаша, успокойтесь. Возьмите себя в руки. Нам
тут рассиживаться неохота. Так кто помер-то… не своей смертью?
— Свят, свят, — перекрестилась бабуся Логвинова, — батюшка
Ферапонт всуе не велит упоминать…
— Кого, бабуся? — весело спросила Вероника.
— Да ея… С косой-то которая!
— Вадим не падал с лошади просто так, — неожиданно бухнул
Тучков Четвертый. — Из кустов в лошадь выстрелили вот этой железкой. — Он
помахал перед собравшимися острой спицей, которая нестерпимо сверкнула на
солнце — раз и еще раз.
— Е-мое, — сказал Павлик отчетливо.
— Вот именно, — согласился Федор.
— А… при чем тут Вадим? — растерянно спросила Вероника. —
Разве дело не в утопленнике, которого нашла Марина?
