— Пять. Иногда четыре. Сейчас народу много, все лошади
работают.
— Для того чтобы прокатиться, надо заранее записываться?
— Ну ясное дело! Теперь все любят на лошадях кататься. Это
модно теперь.
— Кто записывался на сегодняшнее утро?
Девчонка вздохнула и потерла ладошками колени.
— Погляжу щас. Так не помню.
Ветер прошелестел в деревьях, осыпал капли. Марина
поежилась. Лес стоял совсем рядом, как будто наблюдал, насторожившись.
— Замерзла? — заботливо спросил генерал Тучков, — сейчас
пойдем домой. Нога болит?
— Да так.
— Ты бы села.
— Мокрое все.
— Садись ко мне на колени, — предложил он невозмутимо. — С
этой стороны пока сухо. С обратной уже мокро.
В сумерках вспыхнул и заболтался какой-то непонятный
оранжевый огонь. Марина схватила Тучкова за руку и сжала — со страху.
Огонь оказался керосиновой лампой, которую Зоя несла в левой
руке, далеко выставив перед собой. В правой у нее был какой-то растрепанный
сверток.
— Это книга, — издалека начала она и потрясла свертком, —
тут все записано. Кто катался, когда катался. Щас посмотрим.
Она добежала до лавки, приткнула свою лампу, распахнула
«книгу» и стала водить замурзанным пальцем.
— Так, сегодня какое у нас? Восемнадцатое?
— Семнадцатое.
— Семнадцатое. Вот. Утро. Все тут. Читайте.
Сталкиваясь головами, Федор Тучков и Марина нависли над
открытой страницей. Почерк был скверный — как будто писал не человек, а как раз
лошадь, — страницы захватанные, керосиновый огонь плескался за закопченным
стеклом. Разобрали они не скоро.
Разобрав, посмотрели друг на друга.
Девчонка рядом зевнула почти беззвучно.
— Выходит, от катания отказались Галя, Вероникин дед и
Валентина.
— Да, — встрепенулась девчонка, — в этот раз чего-то никто
не поехал! У нас так редко бывает. Почти все едут, а тут вдруг — бац — и не
пришел никто! Ну, тот мужик с ребенком прибежал, я их посадила. Прямо перед
тем, как отправиться. И еще какие-то муж с женой. Они на стоянку ходили, он
увидал и говорит — давай хоть раз в жизни прокатимся. Она говорит — всегда тебя
несет незнамо куда, пива насосешься, тянет тебя геройствовать, и все такое, но
потом поехали. Уговорил он ее.
У Федора Тучкова было задумчивое лицо, по которому ползали
тени, и казалось, что он все время корчится.
— А ничего такого не заметили? Необычного?
— Какого такого необычного? Ну, ветер поднимался. Я еще
подумала — дождь будет к вечеру. А может, за Волгой будет, а к нам не перейдет.
У нас тут так бывает — на том берегу стеной льет, а у нас ни капли не упадет.
— Нет, — перебил Федор, — не в этом смысле. Может,
кто-нибудь к лошадям подходил или, наоборот, мимо шел и почему-то вам
запомнился.
Девчонка пожала плечами, полезла под свою кепку и энергично
там почесала.
— Никто мне не запомнился. Этот, который потом в обрыв
кувырнулся, очень сердитый был, злой даже, а потом ничего, развеялся будто. А
мужик с пацаненком, наоборот, веселые.
— Когда из леса выходили, никого не заметили?
— Да где заметили-то? Народу тьма гуляет! Кого замечать-то?
— Когда вы вышли из леса, справа от вас оказался обрыв, —
проговорил Тучков Четвертый терпеливо, — а слева кусты. В этих кустах ты никого
не видела? На одеяле никто не лежал? Книжку не читал?
— Не, не читал, — отозвалась девчонка, и Марина поняла, что
никогда и ничего они не поймут в этом деле, хоть Федор Тучков и генерал
контрразведки. — А, там эта таскалась, безумная! Вот кто!
— Какая безумная?
— Ну, с шалью которая! Которая всегда мерзнет! Старая, а
ведет себя как молодая. Ну, мать у нее еще кричит: Оленька, Оленька! — Девчонка
передразнила, как она кричит, неестественным голосом.
Федор Тучков в лице не переменился, глаза не прищурил,
пистолет из-за пояса пестроцветных штанов не выдернул — вовсе не проявил себя
как полицейский капитан. Он задумчиво нагнулся вперед, сорвал мокрую травинку и
сунул в зубы.
— А эта Оленька именно в кустах была?
— Да там где-то бродила. Лютики рвала. Целый веник нарвала,
дура. Лесные цветы ни за что в воде стоять не будут. Все повянут.
— А в лесу никто не бродил?
— Мужик бродил, — подумав, сказала Зоя, — я на него внимание
обратила, потому что по лесу. Он не по дорожке шел, а прямо лесом перся
напролом.
— Павлик? — быстро спросила Марина у Федора.
— Может, и Павлик, — язвительно сказала девчонка, — я ему в
паспорт не глядела. Он такой… худосочный, майка, а на майке надпись
«Спортклуб». Или «Спортлото», что ли…
— Геннадий Иванович?!
Федор мельком на нее глянул.
— У нас в лес только за надом ходят, — продолжала Зоя, —
просто так никто не бродит. Если в лесу кто бредет просто так, без сапог, без
плаща да без корзины, значит, турыст! — Почему-то она произнесла именно с
буквой «ы». — А этот так бродил. Но он не у обрыва, он подальше. А больше вроде
все. Ничего не видала. Ходили какие-то люди по дорожкам, но я и не смотрю
никогда, мне за лошадьми глядеть надо.
Они помолчали. Ветер шумел в деревьях, и сумерки сгущались —
июльские, плотные, но не безысходные, с надеждой на завтрашний теплый день.
— А откуда вы выходите?
— Да от плаца. Это у ворот. Там все собираются, кто
записался, и, кто просто так хочет, тоже туда приходят, вдруг откажется кто.
Ну, как сегодня. А потом мы большим кругом идем, лесом и обрывом. Маленьким
ходим, только когда холодно или дождь. Тогда к обрыву не заходим. Этот один
пришел, который упал, хотя со своей девчонкой записывался. И бабка подходила.
— Какая бабка?
— Откуда я знаю! Говорит смешно и в чулках, хотя жара. Она
мальчонке конфету давала, а отец сказал, что он у них к конфетам непривычный.
Ну, она мне дала, я и съела. Хорошая конфета, шоколадная.
— Хорошая шоколадная конфета, — повторил Тучков Четвертый неизвестно
зачем.
— Хорошая, — подтвердила девчонка, полезла в передний карман
и достала бумажный катышек, — во какая!
