— Красиво, — оценил Федор Тучков. — Но не слишком
правдоподобно. Вряд ли кто то тренировал лошадь специально, чтобы убить Вадима.
— Может быть, не Вадима! Но когда он сказал, что пойдет в
милицию, от него решили избавиться именно таким способом!
Федор Тучков развернул леденец «Взлетный» и кинул себе за
щеку.
— Способ убийства какой-то ненадежный, — высказался он,
подумав. — Лошадь может сбросить, человек ушибется, и все дела. Это же не
скачки с препятствиями! Они не скачут галопом, а медленно идут.
— Там же обрыв!
— Да ни при чем обрыв, — поморщившись, сказал Федор. — Даже
с обрыва можно упасть и не получить никаких серьезных повреждении. Ему просто
очень не повезло.
Марина подула на свой чай и проговорила, стараясь быть
убедительной:
— Есть два очень странных обстоятельства. Первое. Вадим
сказал, что знает что-то о трупе в пруду и собирается заявить в милицию.
Второе. Вадим идет кататься на лошади, падает и разбивается. Это не может быть
совпадением.
— Это может быть совпадением.
— Федор. Нет.
— Да.
Черт бы побрал этих загорелых полицейских капитанов в
выцветших и потертых джинсах! Вечно они уверены, что умнее всех, и упрямы, как
мулы!
— Вовсе необязательно, что человек умрет, если его сбросит лошадь.
А раз в этом нельзя быть твердо уверенным, значит, это не убийство!
— Убийство
— Мы толчем воду в ступе, — заявил Тучков Четвертый.
Марина с силой поставила кружку на полированный столик.
Немного чаю даже выплеснулось наружу. Она быстро смахнула лужицу ладонью.
Он не заметил. Или сделал вид?
— Если тебе ничего не показалось и у Павлика есть пистолет,
зачем ему тренировать лошадей, чтобы они сбрасывали седоков? Почему не
выстрелить?
— Павлик не тренировал никаких лошадей!
— Тогда кто тренировал?
— Кто-то еще. Я пока не знаю.
— Если Павлик главный злодей, то, значит, есть еще
второстепенный злодей?
— Злодейка, — объявила Марина уверенно. — Вадим сказал, что
это «она». Что он «ее» узнал.
— Это она тренирует лошадей?
— Федор Федорович, мне надоела ваша глупая ирония.
— Ирония и жалость! — провозгласил Тучков Четвертый
плаксиво, и Марина уставилась на него. Кажется, он чуть смутился. — Ты что? Это
Хемингуэй. Забыла?
Здрасте-пожалуйста! До Хемингуэя добрались! Еще чуть-чуть, и
выяснится, что он поклонник Кафки, на ночь почитывает Ричарда Баха, а в столе
на работе у него припрятан Пауло Куэльо!
Эта задача математически некорректна!
Поклонник Кафки наклонился вперед и стал задумчиво чесать
лодыжку. Чесал громко и со вкусом. Из-за ворота майки опять вывалился странный
медальон. Марина отвернулась.
Вот беда.
— С лошадьми неясность, — объявил Тучков Четвертый и
перестал чесаться. — Как способ убийства это не годится. Кроме того, мы сами
видели, что лошадь никто не пугал. Если только…
Марина замерла.
Он захватил в горсть свой невиданный медальон и несколько
раз задумчиво подбросил вверх. Железки на толстой цепи приятно позвякивали.
Он подбросил в последний раз, поймал и решительно зашвырнул
их за майку.
— Ты как?
— Что? — не поняла Марина.
— Как ты себя чувствуешь?
— А… хорошо. А что?
— Пройдемся?
— Куда?
— К обрыву. — Он поднялся и протянул руку, для того чтобы
помочь Марине встать. Прямо у нее перед носом возникла широкая загорелая
мужская ладонь. Она смотрела-смотрела, а потом нерешительно вложила в ладонь
свои пальцы.
Он сильно потянул ее. Она поднялась и сразу же отступила,
потому что оказалась слишком близко к нему.
— Мне, наверное, надо переодеться. Наверное, ваша майка…
— Это ненадолго, — сказал Федор Федорович Тучков любезно. —
Только туда и обратно. Заодно уж навестим и… место происшествия.
— Какого… происшествия?
— Того, где Павлик тебя чуть не убил путем выстреливания из
пистолета.
«Он надо мной издевается. От души, радостно. Наверное, ему
приятно выставлять меня идиоткой. Мужики не любят образованных женщин. Им
нравится, когда женщина глупа и слаба.
Ну уж нет. Моей глупости и слабости ему не видать.
Это мое единственное приключение в жизни. Первый и последний
шанс. Я его себе нашла, я и буду разбираться и лавры не отдам никому. Вернее,
не лавры, а это особое упоение, когда наконец-то кажется, что живешь, живешь, а
не „проводишь жизнь“ — в длинной и узкой комнате, за стареньким компьютером, на
неуютном диване, в холодной аудитории, возле мамы и бабушки за вечерним
чаепитием!»
Марина решительно одернула майку, которая была ей
широковата, кроме того, имела невыносимо желтый цвет и надпись, приходившуюся
ровнехонько на середину левой груди. Надпись сообщала о том, что
«„Спортмастеру“ 10 лет». Редкой красоты вещь.
— Через главный вход, — распорядился Федор Тучков. — Там
ближе.
— А мы что? Спешим?
Он посмотрел ей в спину.
Он очень спешил, а ей знать об этом не полагалось. В последний
раз он так спешил — он отлично это помнил, — когда опаздывал на свидание,
которого добивался несколько месяцев. Он добился, а служба его задержала. Он
опаздывал и знал — ждать его никто не будет.
Никто и не ждал. Ему было тогда двадцать два года.
Почему-то он и сейчас уверен, что эта — совсем не такая, как
та, из двадцати двух его лет, — тоже не станет ждать. Он должен что-то с ней
сделать очень быстро.
Очень быстро, Жакоб.
Да, да, он подловит ее в ту самую секунду, когда она станет
исподтишка таращиться на его ноги, или плечи, или руки, или губы, или… еще
что-нибудь! Черт возьми, какое жаркое нынче лето! Он подловит ее, и она не
сможет от него убежать. Он давно уже принял решение и знал, что не отступит.
А потом что?! Что потом-то?!
Недельный санаторный секс, черт его побери совсем, то в ее,
то в его номере «люкс»?!
