Как он сказал? «Пятничный „я“ сильно отличаюсь от
понедельничного? Ты читала Станислава Лема?»
«Кажется, да. Кажется, читала. Только какое отношение
великий поляк имеет к тому, что я целовалась с тобой в бассейне и теперь не
знаю, что мне делать. Как мне жить после того, как ты поцеловал меня в
бассейне?!»
Тут еще обнаружилось, что бок о бок с Тучковым Четвертым
сидит Оленька, а рядом с Оленькой на столе горит свеча — очень романтично,
особенно для утренней столовой. И вместо шали, в которую она все время куталась
— жара не жара, солнце не солнце, — на ней легкомысленный топик, и кудри
подняты и заколоты вверх кокетливо, а под столом еще есть юбка, которая
распадается на две части по причине разреза, и оттуда выглядывает молочно-белая
ножка.
Господи, какой ужас! Какая стыдоба! Мама больше ни за что в
жизни не села бы с этими матерью и дочерью за один стол — неприлично так
«завлекать» мужчину.
А подле Валентины Васильны по фамилии Зуб и с золотыми же
зубами во рту помешался давешний молодой человек, который со зверским лицом
молотил воду руками в бассейне. Лицо его было по-прежнему зверским. Он поедал
сырники, смотрел исподлобья и был похож на классического киллера из кино —
тяжелая, почти голая башка, пустые, как у ящерицы, глаза, плечищи, ручищи,
ножищи и больше ничего.
— Мариночка! — радостно закричала Валентина Васильна. —
Знакомься, это мой сынок приехал! Павлик! Павлик, поздоровайся с Мариночкой!
— Здрасте, — после некоторой паузы буркнул Павлик, — я вас
видел. Вы в бассейне целовались. Вот… с ним.
И локтем ткнул в сторону Федора Тучкова, а сам углубился в
свои сырники, а вокруг произошло молниеносное движение и нечто вроде локальной
энергетической вспышки. Марина густо и страшно покраснела, Вероника ехидно
заулыбалась, дед Генрих Янович посмотрел на нее строго, Геннадий Иванович лицом
выразил сочувствие и понимание, бабуся Логвинова была глуховата, Юля с Сережей
перестали есть тертую свеклу и уставились на Марину, Галя перестала почесывать
коленку Вадима и разинула рот, а Валентина Васильна ткнула сына в бок, на что
тот не обратил никакого внимания. Оленька переглянулась с мамашей. Марине эти
переглядывания не сулили ничего хорошего.
Ну совсем ничего хорошего!
— Марина, вам кофе или чай? — Это дед-профессор решил
разрядить обстановку.
— Чаю, если можно.
Чай был в огромном самоваре, водруженном в центр стола, а
кофе в алюминиевом чайнике. Чайник стоял возле Федора Федоровича Тучкова
Четвертого.
— А мне кофе, — тихо попросила Оленька, свеча возле нее
дрогнула, почти невидимое в утреннем свете пламя заколыхалось. — Один глоток.
Федор услужливо подхватил чайник.
— В кофе нет калорий, — объявила Вероника, — можете пить
сколько влезет, Ольга Павловна!
— Зовите меня просто… Оля.
— Просто Оля я вас звать не могу. У нас с вами слишком
большая разница в возрасте.
— Вероника!
— Дед, ну что ты все деликатничаешь, ей-богу! Мы тут все
свои. Верно, Ольга Павловна?
— Вы бы кушали свою кашу, Вероника, — вступила Элеонора
Яковлевна неприятным голосом и раздула ноздри в сторону Марины. — Мы с дочерью
сами разберемся!
Однако унять Веронику было трудно. Марина подозревала, что
вряд ли вообще возможно.
— Федор, вы не знаете, где здесь лошади?
— Э-э, какие именно лошади, Вероника?
Сын Павлик отчетливо хмыкнул и придвинул к себе тарелку, но
глаз так и не поднял. Но раз хмыкал, значит, эмоции его обуревали, а Марина
подумала было, что он совсем деревянный, с ног до головы.
— Господи, какие! Скаковые, конечно! Мы с дедом покатались
бы! А вы умеете верхом, Марина?
— Нет.
— Напрасно. А вы, Федор?
— Признаться, я тоже не умею.
— Научитесь! Это просто. А потом вот… Марину научите. Ольгу
Павловну в теннис, а Марину — верхом. Ну как?
— Вероника! — прикрикнул дед.
— А что? Это так шикарно — ездить верхом. Гораздо шикарнее,
чем теннис. Верно, дед?
— Не знаю. Я по шику эти занятия не оценивал. Нет-с, не
оценивал!
— Оленька, ну скушай булочку! Смотри, какая булочка
славненькая, с изюмом! — Очевидно, переварив сообщение о том, что Марина
«целовалась в бассейне вот с этим», Элеонора Яковлевна решила следовать прежним
курсом.
— Мама, отстань, я не хочу! Я вот… кофе, и мне достаточно.
Вероника достала пачку сигарет и положила ее на стол, прямо
под носом у своего деда, который «гонял» ее за курево.
— Вам нужно бросить курить, — решительно объявила Юля. —
Очень вредная привычка. Кстати, вам тоже, Марина.
— Вот, например, я бросил, — поделился Геннадий Иванович, —
а раньше много курил, очень много. Теперь забочусь о себе, знаете ли. Годы-то
уходят!
— Какие ваши годы! — воскликнула Элеонора Яковлевна. — Вы
еще совсем молоды!
Марина молча ела. Чай оказался крепким, горячим, в сырниках
много изюма, а омлет толстый и золотистый, тоже горячий. Ей было вкусно, и она
почти не думала о том, как «опозорилась», целуясь с Федором Тучковым в
бассейне.
— Ты собираешься здесь курить? — язвительно поинтересовался
Генрих Янович у Вероники. — Терпежу нет-с?
— Дед, да ладно тебе!
— А вы умеете верхом, Сережа? — Это Оленька спросила,
проглотив крошечный глоточек кофе.
— Ни разу не пробовал! — ответил Сережа так радостно, как
будто объявлял, что стал в прошлом году чемпионом по выездке. — Знаете анекдот?
У человека спрашивают, умеет ли он играть на рояле, а он отвечает…
— Сереженька, этому анекдоту лет пятьдесят, — перебила его
Вероника, — а может, шестьдесят, точно установить не удалось. Так что лучше
молчите.
Юля, кажется, слегка рассердилась, а сын Павлик опять
хмыкнул — наверное, эмоции одолели.
— Лошади — чудесные животные, — сказал Генрих Янович. —
Чайку, Валентина Васильна? Ну, как угодно. Я после войны попал на Кубань, на
конный завод. Кстати, с лошадьми лучше всех управлялись цыгане. Да-да-с!
Конокрады, а равных им нет, и лошади их любят. Там я верховой езде и учился. И
в седле, и без седла.
— Дед, ты нам еще расскажи, как штурмовал Зимний!
— Какой такой Зимний?! — всполохнулась переставшая жевать
бабуся Логвинова. — Как же Зимний, он тогда ишшо молодой был, когда яво
штурмовали!
