— Кто бы мог подумать, — бормотала Элеонора Яковлевна,
волоча Марину за собой, — кто бы мог подумать… А с виду и не скажешь… Верно, не
скажешь, Мариночка?
Мариночка упрямо молчала. Если мамаша решила немедленно и
безотлагательно пристроить дочь за Федора Тучкова Четвертого, она помогать и
способствовать не станет.
— Мариночка, а вы не знаете, Федор Федорович… на машине
приехал или на поезде?
— Не знаю.
— У кого бы это узнать, как вы думаете?
— Понятия не имею.
— Может, у администратора? Или у сторожа на стоянке? А?
— Я не знаю.
— Ах, ну как же так, Мариночка! Надо же, какой… приятный
молодой человек!
— Разве он молодой? — спросила Марина неприятным голосом и
покосилась на корзиночку. Ей было стыдно, что она съела у Элеоноры Яковлевны
две малинины и теперь вроде бы чувствует себя обязанной. — Молодой человек —
это вон, Сережа! А тот… Федор то есть, вовсе не молодой…
— Ах, ну что вы говорите! Конечно, молодой! Доброе утро,
Сереженька!
Сережа энергично подтягивался на турнике. Пот тек по
мужественным рукам в переплетении вздутых вен, заливал римский нос и подбородок
— тоже, вполне возможно, римский.
Почему-то вид потною и мужественного Сережи не доставил
Марине никакого удовольствия — в отличие от Федора Тучкова, на которого она,
пожалуй, могла бы смотреть до вечера, если б не Элеонора с корзиночкой и ярко
выраженными матримониальными планами.
— Доброе утро! — бодро прокричал Сережа, залихватски
спрыгнул с турника и тут же стал приседать, закинув на затылок руки. Быть
может, отчасти римские.
— А где же Юленька? Юленька, здравствуйте!
Юленька на специальном коврике делала «березку».
Перевернутое лицо было красным и сильно сплющенным от натуги.
— Здравствуйте! Присоединяйтесь к нам!
— Нет, нет, спасибо! Вам, молодым, физические усилия
доставляют удовольствие, а мы от них только устаем.
Марина оскорбилась.
Может, про Федора Тучкова и нельзя сказать, что он —
«молодой человек», но она-то совершенно точно молодая! Совсем молодая, она еще
и не жила совсем, только училась, работала, читала свою математику лопоухим
студентикам, слушалась маму и мечтала завести кошку — приблизительно с трех лет
мечтала.
Кошки пока не было, и жизни тоже пока еще не было.
Разве она уже… старая?
— Мариночка, как бы нам узнать?
— Что?
— На машине или на поезде?
— Понятия не имею. Элеонора Яковлевна, прошу прощения, я
собиралась в бассейн.
Никуда она не собиралась, но просто так уступать Юле
молодость и спортивность не желала!
— Я вас провожу, — вызвалась Элеонора.
Пришлось незапланированно тащиться в бассейн. Хорошо хоть
купальник лежал в рюкзаке, а полотенца там дают!
— Оленька так переживает этот кошмар, — доверительно
говорила нежная мать, твердой рукой направляя Марину в сторону круглого здания,
похожего на цирк, — и до этого не ела, а теперь совсем ничего! И не спит.
— Ей нужно к врачу.
— Ну, конечно! Но вы же знаете молодежь! Оленька ни за что
не хочет признаться, что у нее есть проблемы! Врач может помочь, только если
больной сам хочет излечиться, а она… Вчера она даже сказала мне по секрету, что
догадывается, из-за чего утонул этот несчастный, — добавила Элеонора Яковлевна
и нервно оглянулась по сторонам. Марина навострила уши. — Бедная девочка, ей
кажется, что она что-то такое видела или знает…
— Что именно она видела или знает?
— Господи, да ничего она не видела и не знает! — вдруг ни с
того ни с сего громко крикнула Элеонора. — У нее просто расстройство нервов!
— Чепуха какая-то.
— Ну, они встретились в магазине, — прошептала Элеонора.
Марина заметила, что она просто виртуозно меняет тон — от самого громкого почти
до шепота, как драматическая актриса пятидесятых годов. — В деревенском
магазине. Они даже поговорили немного. Оленька мне потом рассказывала. Знаете,
она как ребенок — первым делом все рассказывает матери! Ей тогда показалось…
— Что?
Тут и Марине внезапно тоже показалось. Вернее, нет, не
показалось. Она своими собственными глазами — так пишут только в романах, ибо в
жизни ничего нельзя увидеть чужими, — вдруг увидела, как Элеонора перепугалась.
Зрачки стали поперек, рот, наоборот, округлился и произнес «ой», и даже в
последний момент она поймала себя за руку, чтобы не зажать его рукой.
— Так что именно показалось?
— Ах, да ничего особенного, я вовсе и забыла что! — громко и
чрезвычайно фальшиво воскликнула Элеонора. — Вы знаете, Елена Малышева в
программе «Здоровье» говорила, что есть верное средство для профилактики
забывчивости. В нашем с вами возрасте, Мариночка, это очень важно. Но я не
помню, какое именно. Тоже позабыла, представляете?!
Марина смотрела на нее во все глаза.
— Ну вот мы и пришли. Я побегу, Оленька наверняка уже
встала, может, покушает малинки! До завтрака, Мариночка, желаю вам хорошо
поплавать!
И бросилась прочь, держа на отлете корзиночку, и спина у нее
выражала растерянность, и свежие кудри удивленно тряслись, как будто она
недоумевала, почему так глупо выдала врагу важную тайну.
Марина проводила ее глазами и потащилась в бассейн.
Она всегда делала то, чего от нее ожидали.
В отпуске обязательно нужна шляпа — и Марина напяливала
шляпу. У девочки должны быть косы — и косы были до восемнадцати лет. Девушка
должна быть скромной и серьезной — девушка была скромной и серьезной. Нужно
хорошо учиться и держаться с достоинством — в школе дали медаль, как
породистому пуделю, в университете красный диплом, а достоинство было таким
достойным, что никому и в голову не приходило пригласить ее, скажем, в кино.
Настоящий ученый — это скромный труженик, и Марина скромно трудилась день и
ночь и стала профессоршей.
Вечно холодная, длинная, как трамвайный вагон, комнатка с
окошком с видом на тополь и на стену соседнего дома, девичья постелька — спать
только на жестком, для осанки, накрываться только тоненьким одеяльцем, для
самодисциплины, — старый тугодум компьютер, книги до потолка, любимая кружка и
лысый от времени плед.
Однажды мать нашла у нее в ящике губную помаду. Был скандал
с отречением от дома и угрозой самоубийства. Марина помаду выбросила и больше
никогда не покупала. Ей тогда было тридцать два года.
