— А почему, черт возьми, вас это беспокоило?!
— Потому, черт возьми, что все это может оказаться гораздо
серьезнее, чем вы думаете, — вдруг холодно сказал он, — гораздо серьезнее,
знаете ли!
В этом холодном, и очень мужском, и очень высокомерном гоне
вдруг послышался Микки Рурк, и еще немного Ричард Гир, и отчасти даже Николас
Кейдж или как там его…
И тут Марина неожиданно успокоилась.
— А я его все-таки нашла, — сказала она и с гордостью
потрясла ремнем, — представляете?
— Почти нет, — признался Федор Тучков, — почти не
представляю. Может быть, мы все-таки пойдем отсюда? Скоро рассветет.
— Еще не скоро.
— Скоро.
— Не скоро.
Марина чуть-чуть приблизилась к нему, а потом быстро пошла в
сторону теннисного корта, обходя Тучкова Четвертого по дуге. Федор двинулся
следом.
— А почему вы лежали на животе?
— Потому что ремень был застегнут. Вокруг сваи. Я его
расстегивала.
— Застегнут? — переспросил Федор. — Совсем плохо дело.
— Почему?
— Ну, — неторопливо начал он у нее за спиной, — не думаете
же вы, что покойник сам его так застегнул!
Марина взглянула на него через плечо. Лица по-прежнему не
видно.
— Я вообще не понимаю, зачем его застегнули, — призналась
она, — да еще… на свае. Зачем?
— Если покойник… не сам утонул, — буркнул Федор, — тогда
понятно зачем.
— И зачем?
— Чтобы он не всплыл, конечно, — с досадой сказал он. — Его
пристегнули к свае его собственным ремнем, чтобы он не мог всплыть. Яснее
ясного.
— Господи, — пробормотала Марина. Узкий кусок кожи в руке
вдруг стал тяжелым, как будто она тащила не ремень, а гильотину.
Они шли уже вдоль сетки. Сейчас чуть-чуть вверх, потом за
угол, и станет виден ее открытый балкон с белой шторой, залитый изнутри ярким и
безопасным светом.
— Наверное, я должна пойти с этим в милицию.
— Наверное, будет лучше, если вы немедленно об этом
забудете, а ремень завтра выбросите обратно в пруд. Хотите, я могу выбросить.
— Как?!
— Так. Все равно… покойнику вы уже ничем не поможете, зато
наживете себе проблем.
— Позвольте, — пробормотала до глубины души возмущенная
Марина и даже приостановилась. Федор сразу оказался впереди, засверкали его
необыкновенные штаны. — Позвольте, но ведь это же убийство! И это я — я! —
поняла, что его… пристукнули! То есть не пристукнули, а утопили! Кроме меня,
никто не догадался!
— Да и вам хорошо бы не догадываться!
— Да почему?!
Тут он остановился и повернулся к ней лицом, так что она
почти уткнулась в него носом. Странное дело. От него легко и хорошо пахло, как
будто непосредственно перед рейдом на прудик он принял душ и побрился. Марина
принюхалась.
Интеллигентный французский одеколон как-то не вязался с
пестроцветными спортивными штанами.
Ох, врет кто-то из них — то ли запах, то ли штаны!
— Мариночка, — проникновенно начал Федор Тучков, и Марина
чуть-чуть отодвинулась, — то, что вы нашли ремень, ничего не значит. Ну, ремень
и ремень. Того, что он был пристегнут к свае, никто не видел. Да и потом!
— Что потом?
— В милицейском протоколе написано «несчастный случай».
Никто не напишет там по собственной воле «преднамеренное убийство». Ни один
милиционер, знаете ли.
— Да мало ли что там написано! Это же убийство, и его надо
расследовать!
— Ну, расследуйте, — хмуро согласился Тучков Четвертый.
Он ничего не знал о «приключении», которое она мечтала
заполучить хоть один раз в жизни, — чтобы
Снегом занесло отель, как в пьесе Джона Б. Пристли, чтобы
под подушкой у старшей горничной загорелый полицейский капитан нашел пузырек с
надписью «мышьяк», купленный в деревенской аптеке, чтобы священник подслушал
странный разговор, да и сам он, кажется, затевает что-то зловещее, недаром
из-под его воротничка выглядывает нечто, подозрительно похожее на татуировку с
головой змеи… Тут в самой гуще ее детективных мыслей некстати оказался Федор
Тучков.
— Э… э… вы знаете, кем он был?
— Кто?
— Ваш утопленник.
— Во-первых, никакой он не мой, а во-вторых, не знаю. А что?
Это имеет значение?
— Для расследования, которое вы собираетесь проводить,
конечно, имеет.
— Я не собираюсь проводить никакого расследования! —
несколько непоследовательно вспылила Марина. — Господи, зачем вы за мной
потащились!
На это он ничего не ответил, и до темной громады корпуса с
одним-единственным освещенным окном — Марининым — они дошли в полном молчании.
На газоне, казавшемся черным, лежал косой четырехугольник света. Федор зашел в
этот четырехугольник и неожиданно попросил вежливо:
— Разрешите посмотреть. — И потянул у нее ремень.
Смотрел он недолго. Повертел так и сяк, колупнул пряжку и
зачем-то подергал.
— Ну что? — с любопытством спросила Марина.
— Вы думаете, что именно этот ремень был у него в джинсах?
— А какой же еще?!
— Не похоже, — заключил Федор, — совсем не похоже.
— Почему?!
Федор приложил палец к губам:
— Тише! Что вы кричите?
— Я не кричу! — шепотом сказала Марина и оглянулась по
сторонам. Санаторий спал, и здесь, под собственным балконом, казалось, что вокруг
очень светло и отчасти даже романтично.
Пожалуй, вполне сойдет за «приключение».
— Так почему не похоже?
— Потому что это брючный ремень, а не джинсовый.
— Фью-ю, — насмешливо присвистнула Марина, — какие тонкости!
— Да не тонкости! — возразил Тучков Четвертый с досадой. —
Смотрите. Видите?
И сунул вышеупомянутый брючный ремень ей под нос.
— Вижу. Ремень.
— Он узкий.
— Ну и что?
