— Не знаю, — признался Федор Тучков.
— Она из Москвы, значит, и поклонник должен быть оттуда!
Отсюда до Москвы на поезде сутки ехать. Вы думаете, что он специально к ней на
свидание сутки ехал? Или он местный? Из деревни?
— Не знаю.
Марина сосредоточенно посмотрела на него:
— Нет. Поклонник тут ни при чем. Дело в чем-то другом.
— Может, кофе еще выпьем? Или чаю? У меня есть чай в номере.
Я могу принести, — предложил Федор, решительно не желая втягиваться в
«детективные» разговоры.
Марина посмотрела в темную массу зелени. Сидеть на балконе
было неуютно, казалось, что оттуда на нее кто-то смотрит. Она еще разок с
опаской глянула вниз и вернулась в комнату. Федор Тучков притащился за ней и
даже дверь на балкон прикрыл.
Внизу, из темноты кустов, за дверью внимательно наблюдали.
Как только колыхнулась белая занавеска, приглушая оранжевый электрический свет,
ветки затрещали, разошлись, и с той стороны, где плотная зелень почти упиралась
в забор, выбралась темная фигура. Сетка забора затряслась, как будто даже
столбы завибрировали, потом последовал тяжелый прыжок — и все стихло, только
трещали цикады.
Пока Федор ходил за чаем, Марина думала, не рассказать ли
ему про ту самую деталь. Не то чтобы она вдруг уверилась в его дедуктивных
способностях, но ей очень захотелось поделиться хоть с кем-нибудь.
Два часа назад ей не хотелось ни с кем делиться, а теперь
вот захотелось — потому что Сережа с Юлей на дорожке говорили непонятно о чем и
еще потому что Вероника пряталась в кустах и тоже говорила непонятно и странно,
даже зловеще.
Или просто ей так уж захотелось получить свое «настоящее
приключение»?
Вернулся Тучков, принес три разноцветные чайные коробки.
— Это черный цейлонский, это зеленый, а это фруктовый, —
обстоятельно объяснил он, выставляя коробки одну за другой на стол, — вы какой
предпочитаете?
— Мне все равно.
Тут он полез в карман, порылся и конфузливо выложил рядом с
разноцветной пирамидой здоровенный лимон.
— Лимончик, — тихо признался он и зарделся, — очень люблю с
лимончиком!
Марина посмотрела на него с состраданием — грустно, когда
мужчина такой кретин.
Наверное, бессмысленно с ним «делиться». А может, и нет.
Может, как раз хорошо. Рассказать хочется, а он так глуп, что все равно ничего
не поймет, будет только переспрашивать с наивным, заинтересованно глупым видом.
— Разрешите?
— Что?
— Разрешите мне ополоснуть чашки? После кофе.
Марина вздохнула:
— Разрешаю.
Он аккуратненько взял в каждую руку по чашке и пошел в
ванную.
Раздумывая, Марина включила телевизор.
Боже мой! Матвей Евгешкин сидел в застенке — плохие люди,
обозлившись на то, что он палил по ним из танка, заперли его в кутузку. С ним
вместе в кутузке оказался его сподвижник по доброте. Вот сидели они там и
писали «на волю» почти революционные воззвания, которые отказывалась
публиковать местная коррумпированная газета.
Весь ужас заключался в том, что все это показывалось до
невозможности «сурьезно»: со слезой, с пафосом, без капли юмора или иронии.
Бедный Матвей Евгешкин! Как трудно ему живется на свете.
Марина переключилась на футбол — пятая отборочная группа, —
а тут и Федор Тучков явился, осторожно поставил на стол чистые чашки.
Марина посмотрела на него. Он любовался чашками — каждая
была выставлена точно на середину блюдца, а справа помещалась блескучая
ложечка. Федор Тучков подумал, подумал и в центр, между чашками, водрузил
сахарницу. Получилась композиция «Вечернее чаепитие, или eleven o'clock tea».
Тут Марина решила, что вполне может позволить себе немного
развлечься.
— Вы знаете, — серьезно сказала она Федору, — у вас
знаменитая фамилия.
— Почему?
— Генерал Тучков особо отличился при Бородине.
— Их было несколько, — хладнокровно согласился Федор. — Мой
предок генерал-лейтенант Николай Алексеевич Тучков. Об остальных узнать не
удалось, почти никаких документов не сохранилось. А Николай Алексеевич… прямой
предок. По отцовской линии. Отличился на Старой Смоленской дороге. Штурмовал
Утицкий курган. Со стороны кургана французы шли на Багратионовы флеши. Тучков
командовал павловскими гренадерами. Они нанесли контрудар, а Белозерский и
Вильманстрандский полки, вызванные для подкрепления, атаковали в обход правого
фланга французов. Курган отбили, а Тучков погиб. Он сам участвовал в штурме,
знаете ли.
Марина смотрела на него во все глаза. Он говорил так, как
будто читал из путеводителя.
— А я, кстати, Тучков Четвертый.
— Что это значит?
— Да ничего особенного. Так, традиция. Прадед был Федор
Николаевич Тучков Первый. Дед — Федор Федорович Тучков Второй. Отец — третий. Я
четвертый.
— И все Федоры Федоровичи?
— Ну да.
— И все… генералы от инфантерии?
— Да.
Марина со стуком поставила чашку на блюдце.
— Что значит — да?!
— Да значит да. Генералы. Инфантерия тут ни при чем,
конечно, но… генералы. Прадед командовал Павлоградским полком. Знаменитый полк,
Лев Толстой писал об атаке павлоградцев, не помните? Вряд ли, конечно… Дед
дошел до Кенигсберга. В сорок пятом году ему стукнуло тридцать шесть, и он уже
был генералом. За всю войну ни одной царапины, вот как бывает!.. Ордена никогда
не надевает, стесняется.
— Он… жив?
— Жив и здоров, — с гордостью сказал Федор Тучков, — полон
рассудка и самоиронии. Прочитал «Марсианские хроники» Рея Брэдбери и сказал,
что Восточная Пруссия нам была нужна примерно как Марс, а там столько народу
положили!
— И… ваш отец тоже генерал?
— Тоже генерал.
— А он… где воевал?
— Он летчик. Воевал в Корее, а потом во Вьетнаме.
Геополитические интересы, знаете ли.
— Вы… тоже генерал?
— Нет, — ответил Федор Тучков Четвертый, — я как раз не
генерал.
Он поболтал в чашке пакетик с чаем и мельком глянул на
собеседницу. Глаза у нее горели от любопытства, как будто подсвечивались
изнутри.
