– Ирина Николаевна, – заговорил он, терпеливо дослушав
автоответчик, – это снова Ларионов.
– Да? – спросила она. – Я слушаю вас, Андрей.
– Спасибо вам за альбомы, – поблагодарил он неловко. – Они
уже у меня. Вы не знаете, откуда у вас в альбоме такая… типографская фотография
Натальи Рогожской? И кто она такая? Я о такой актрисе не слышал даже.
– Она была не актриса, – сказала Ирина. – Она была певица.
Пела в оперетте и, говорят, была знамени – та. Мои родители, например, ее очень
хорошо помнят. А в альбоме она оказалась… Это Сережина фотография, Андрей. Она
у него была в детдоме. Единственное, что осталось у него от настоящей семьи.
Так он мне, по крайней мере, рассказывал. Он долгое время был уверен, что она
его настоящая мать, но она, конечно, никакого отношения к нему не имела….
– Откуда это известно? – перебил Андрей.
– Лидия Петровна и Леонид Андреевич, прежде чем усыновить
Сережку, целое расследование провели, и Наталья Рогожская оказалась совсем ни
при чем.
– А кто при чем? – спросил Андрей.
– Мы так и не узнали, Андрей. Его мать умерла, а про отца
вообще никаких данных. Наверное, эта фотография была у них дома и он,
маленький, почему-то схватил ее, когда его увозили… в детдом. Он любил ее и
берег, как ребенок бережет медведя, с которым спал в детстве.
– Понятно, – сказал Андрей. – Понятно, спасибо… Клавдия
Ковалева тоже выяснила, что ее мать умерла, а про отца сведений никаких нет.
Андрей бросил фотографию на стол и поднялся, чтобы включить
чайник. Что-то опять захотелось кипятку.
Дождь не переставая шелестел за окнами, и было пасмурно,
сумрачно, маетно. Серые тени скользили по комнате и пропадали в углах. Опершись
руками о подоконник, Андрей смотрел вниз, во двор и ждал, когда закипит чайник.
Чайник уютно, по-домашнему шумел, и в прокуренной выстуженной комнате
становилось теплее.
Скорей бы выходные, что ли…
Андрей налил кипятка в кружку и посмотрел с тоской. Пить
кипяток было противно, но больше пить было нечего. Осторожно держа кружку, он
повернулся, чтобы идти к столу, и замер. Фотография на столе в сером
предвечернем свете видоизменилась, изображение как будто поплыло, смялось, и
Андрей увидел то, чего никак не мог увидеть раньше.
Он обжегся, замычал, ткнул кружку на подоконник и посмотрел
еще раз. Он был уверен, что не ошибается.
– Черт возьми, – сказал он сам себе и поднял фотографию к
глазам. – Вот черт возьми…
* * *
Клавдия сидела и распечатывала на компьютере латинские
названия лекарств, чтобы потом их можно было приделать на выдвижные ящики. Ее
смена закончилась два часа назад, но, строго следуя Андреевым инструкциям, она
не ушла, а уселась за работу, до которой ни у кого не доходили руки. И не дошли
бы, если б не Ларионов и его распоряжение.
Клавдия печатала, изредка сверяясь с длиннющим списком,
вздыхала и думала об Андрее.
Он неизвестно зачем позвонил ей утром, он сказал ей, что
приедет и заберет ее, и она целый день осторожно нюхала воротник его свитера, в
который была одета. Воротник очень слабо, почти неслышно, пах Андреем, и
Клавдию это радовало.
– К телефону, Клава, – крикнула пробегавшая мимо
заместительница Наталья Васильевна. – В зал, к телефону, Клава!
Клавдия вздрогнула и уронила на пол списки, в которые
смотрела.
Ларионов. Неужели Андрей? Больше вроде и некому…
– Да! – сказала она в трубку. – Я слушаю!
И отвернулась от Лиды, которая улыбалась ее поспешности и
явно прислушивалась.
– Клава, это я, – сказал в трубке страдающий Танин голос. –
Я только приехала, еще даже в ванну не влезла. Ты как?
Клавдия была так разочарована, что ей стало стыдно. Танька
десять с лишним лет была ее самой лучшей подругой, а она, Клавдия, даже не
может себя заставить обрадоваться!
– Ау! Клава! – позвала из трубки Танька. – Что с тобой? Или
это не ты?
– Это я, – призналась Клавдия, – и со мной ничего. У меня
вчера опять сумку отняли и обратно уже не вернули. В сумке был паспорт. Твой
брат сказал, что паспорт здесь имеет первоочередное значение.
– Что? – переспросила Таня. – Ты что? Бредишь, Ковалева?
Опять сумка? И на этот раз еще и паспорт?!
– Да, – сказал Клавдия. – Он меня толкнул, я упала, разбила
коленки, вымочила куртку, порвала джинсы и долго валялась в луже. Толкнул,
конечно, не брат, а жулик.
– Ну ты даешь! – сказала Таня с восхищением. – И что
Ларионов говорит?
– Говорит – надо подумать, – сказала Клавдия.
Ее страшил момент объяснений с подругой. Конечно, Таня все
про нее знает и очень сочувствует, но одно дело – сочувствие, и совсем другое –
пикантный эпизод с ее ночевкой в постели Андрея Ларионова.
– Я не могла идти домой, – твердо сказала Клавдия, решив,
что лучше выложить все сразу. – А тебя не было. Я ночевала у Андрея.
Воцарилось молчание, столь красноречивое, что Клавдия даже
улыбнулась тихонько, хотя бояться не перестала.
– Неужели? – спросила Танька, как показалось Клавдии, очень
холодно. – Поправь меня, если я ошибаюсь, но мне показалось, ты сказала, что
переспала с моим братом.
– Да, – подтвердила Клавдия.
– Гениально, – сказала Таня. – Стоило один раз в жизни
уехать из Москвы, и все произошло. Ты не разочаровалась в своих чувствах,
Ковалева?
Клавдия с облегчением перевела дух. Самое страшное было
позади – Таня не бросила трубку и не потребовала объяснений. Клавдия была ей за
это несказанно благодарна.
– Клавка, ты что там? Непрерывно грезишь о Ларионове? – Таня
постучала чем-то по трубке, и Клавдии пришлось отодвинуть ее от уха. – Я все
еще здесь. Твоя лучшая подруга хочет с тобой поговорить. Ты меня слышишь?
– Слышу, – согласилась Клавдия.
– Ты сегодня опять у Ларионова ночуешь?
– Опять, – сказал Клавдия и покраснела.
– То есть мне приезжать нет никакого смысла, да? Вы с
Ларионовым вряд ли будете рады видеть нас с Павловым?
– Мы всегда… – заговорила Клавдия и осеклась.
“Мы всегда” – это были слова из совсем другой жизни. Не из
жизни Клавдии Ковалевой. Кажется, впервые она сказала “мы”.
“Мы” – это Андрей и я. Я и Андрей. Мы всегда рады вам с
Павловым. Мы всегда рады принять гостей. Мы ждем вас к восьми часам.
Нет, не может быть, чтобы это могла сказать она, Клавдия
Ковалева.
