Ему нельзя мешать, сказала себе Клавдия, медленно
продвигаясь в сторону кухни. Он же меня предупредил. Он велел мне лежать и
спать.
Она открыла дверь и заглянула.
Он сидел почти голый, прислонившись затылком к стене. Ноги
лежали на соседнем стуле. Руки сложены на животе замком. Может, спит? Очень
осторожно она вдвинулась в кухню поглубже.
– Зачем ты встала? – спросил он, не открывая глаз. – Спи.
Утром не проснешься.
Разве она может спать!
Он приоткрыл глаза, серые и очень внимательные. Посмотрел на
Клавдию и усмехнулся самодовольно. Ей стало неловко. Чтобы скрыть это, она
заглянула в его кружку. В кружке было почти пусто, только на дне болтался
глоток холодной кофейной бурды.
– Ты не сердись, – попросила она и поставила на плиту
чайник. – Просто я совсем не могу спать. Я даже лежать не могу.
Он следил за ней все тем же внимательным серым взглядом,
который ее нервировал.
– Хочешь, я тебе кофе сварю? Я варю отличный кофе. Я не буду
тебе мешать, я только сварю тихонько кофе и сразу же… – Она чувствовала, что
говорит что-то не то и говорит слишком быстро, но он вдруг потянулся
здоровенной ручищей, схватил, подтащил, упирающуюся, к себе и, задрав на ней
свитер, поцеловал в живот.
Клавдия сдавленно хрюкнула.
– Вари! – решил он. – Вари мне кофе! А в свободное от
основной работы время можешь даже связать мне носки. Ты умеешь вязать,
Ковалева?
– Д-да, – ответила она с некоторой запинкой. Господи Иисусе,
какие еще носки?! О чем он говорит?
– Все, – сказал он, повернул к себе спиной, как маленькую, и
слегка хлопнул по попке. – Вари свой кофе. И не отвлекай меня от моей основной
работы.
Он опять вытянул ноги и закрыл глаза. Клавдия осторожно на
него покосилась. Он ей так нравился, что хотелось сесть на пол возле его стула
и рассматривать его всего, от узких, длинных ступней до густых и прямых ресниц.
Рассматривать долго-долго, сколько угодно, потому что теперь она имеет на это
право.
Он замерзнет, сидя в кухне в одних только старых джинсах,
решила Клавдия с новым для нее чувством заботы. Нужно принести ему какую-нибудь
одежку. Его свитер валялся почему-то на полу в коридоре. Клавдия подобрала его
и, не решаясь набросить, тихонько положила на колени Андрею Ларионову.
– Спасибо, – пробормотал он и натянул свитер. Мелькнула и
исчезла безобразная рваная полоса кожи на левом боку. Какой-то застарелый шрам.
Господи, она совсем ничего про него не знает! Не знает про
эти шрамы, про сломанный нос, про то, какие сигареты он курит и что именно ест
на завтрак. Ей только предстоит это узнать, и это так прекрасно, так славно –
узнать, что именно Андрей Ларионов ест на завтрак…
Клавдия поставила перед ним кружку с кофе и, подумав,
насыпала две ложки сахара. И помешала.
– Пей, – сказала она тихонько, глядя в усталое, бледное лицо
с синими тенями вокруг глаз. Теперь нужно осторожненько убраться вон. Ему
нельзя мешать, он думает.
– Подожди! – приказал Андрей, и его рука сцапала Клавдию у
самой двери. – Посиди со мной.
– Я тебе буду мешать, – сказала Клавдия не слишком уверенно.
Он отхлебнул из кружки, и лицо его приняло выражение
глубочайшего удовольствия.
– Скажи мне, Ковалева, – попросил он задумчиво, – скажи мне
вот что… – Он снял ноги со стула и усадил ее напротив себя. – Нет, лучше ты мне
ничего не говори, а напиши.
– Что написать? – не поняла Клавдия. – Чистосердечное
признание?
– Напиши мне в два столбика, что именно было у тебя в сумке
в первый раз и что во второй. Ты хорошо знаешь, что носишь в сумке?
– Хорошо, – сказала Клавдия.
Выходит, он сидел и полночи думал о том, кто и зачем на нее
напал?! Или не только об этом?
– Ручка и блокнот на холодильнике. Напишешь?
– Конечно, – сказала она, торопясь выполнить его указания. –
Сейчас.
Тикали часы, в ванной вздыхали трубы. Андрей пил кофе,
Клавдия старательно писала. Она даже язык высунула от усердия.
Андрей покосился на нее и улыбнулся. Надо же, свитер ему
принесла! И кофе сварила. И не просто из банки насыпала, а нашла молотый и
сварила. Сто лет он не варил себе кофе, все некогда ему было, а она сварила.
Мартышка…
Значит, брат.
Брат, которого не было дома той ночью и который соврал
майору Ларионову, сказав, что посмотрел по телевизору какой-то фильм и проспал
всю ночь без задних ног.
Непонятно, куда именно ездил отец Мерцалова, потому что у
Ирины его точно не было. И слежка, слежка…
Кто следил за Сергеем Мерцаловым в последний месяц его
жизни? Кто следит сейчас за Клавдией Ковалевой и с завидным постоянством
отнимает у нее сумки? Как могут быть связаны между собой великий врач и мелкая
аптекарша, и связаны ли вообще?
Он закинул за голову руки. Он должен вспомнить что-то
увиденное в альбомах на даче у Ирины Мерцаловой. Он чувствовал, что это очень
важно – вспомнить. Он многое поймет, как только вспомнит, не будь он майор
Ларионов, столько лет проработавший в уголовке.
Что же в них было, в этих альбомах? Очень серьезный мальчик
занимался своими мальчишескими делами. Он нигде не улыбался, этот мальчик,
очевидно, уже тогда понимая, что в его семье происходит что-то совсем
неправильное. Сколько ему было лет на этих фотографиях? Лет девять-десять, не
больше, и он нигде не улыбался…
– Вот, Андрюша, – произнесла Клавдия так неожиданно, что он
вздрогнул. – Я написала.
Она сбила его с мысли. Ему казалось, что еще чуть-чуть, и он
поймает за хвост ту самую верткую, как пескарь, деталь, не дававшую ему покоя,
а Клавдия его; сбила. Придется начинать все сначала.
– Давай! – сказал он сердито и уставился в ее каракули.
– Паспорт, – сказал он через секунду. – В прошлый раз у тебя
в сумке не было паспорта.
– Ну и что?
– Ну и то, что вся история с сумкой происходила, по всей
вероятности, из-за твоего паспорта. Кому-то очень нужен был твой паспорт.
– Зачем?! – поразилась Клавдия. – Кому и зачем может быть
нужен мой паспорт?!
– Я не знаю, – сказал Андрей честно. – Даже предположить
ничего не могу. Понятно только, что твой паспорт имеет для человека, который
наблюдает за тобой, какое-то принципиальное значение, иначе они не стали бы так
напрягаться. А в первый раз тебе вернули твою сумку, потому что без паспорта
она была им ни за каким чертом не нужна.
Они помолчали.
