Интересно, она только что придумала, что влюблена в него,
или это случилось уже довольно давно?
Сыщик хренов, профессионал, знаток психологии… Вот тебе и
психология.
“Ты такой слон, Андрюшка!”
Вот тебе и слон. Он засмеялся.
Дверь из ванной слегка приоткрылась, и показалась Клавдия,
красная, как рак, в трижды подвернутых джинсах и старой-престарой, драной на
локтях рубахе. После многочисленных стирок она так села, что Андрею налезала
только на спину – на грудь рубахи уже не хватало, – зато она была чистой.
– Вот и я, – сказала Клавдия фальшиво-бодрым голосом.
Он кивнул, страшась, что скажет что-нибудь не то или не так.
Для него все изменилось после того, что она сказала.
Он положил ей на тарелку огромный, как лапоть, кусок мяса,
помидор и огурец.
– Ешь, – приказал он. Она робко взяла вилку:
– А ты?
– И я. – Он уселся напротив и с хрустом откусил огурец. –
Водки нет, – сказал он с сожалением. – Сейчас бы тяпнули.
– Ты алкоголик? – спросила она.
– Конечно, – подтвердил он. – Как все мужики.
Мясо было очень вкусное, его было много, а ей неожиданно так
захотелось есть, что даже голова закружилась. Не думая ни о каких приличиях,
она с наслаждением ела, чуть не урча, как оголодавшая подъездная кошка, а
Андрей, пригорюнившись, смотрел на нее.
– Ты что? – заметив его взгляд, спросила она и покраснела. –
Мне просто есть очень хочется.
Вместо ответа он встал и положил ей на тарелку еще кусок.
– Чего тебе, чаю или кофе? – спросил он от плиты.
– Кофе, – пробормотала она с набитым ртом. – Спасибо,
Андрей. Мне так неудобно, что я…
– Если ты не перестанешь непрерывно мерсикать, я тебя выгоню
под дождь, – пригрозил он. – Доедай давай.
Он был самым лучшим человеком на свете. Клавдия это всегда
знала, но, когда он вот так возился с ней, ухаживал за ней, кормил ее и варил
ей кофе, это было выше ее сил.
Он налил кофе в две огромные кружки, похожие на бульонные.
Протиснулся мимо нее в прихожую и вернулся с сигаретами.
– Рассказывай, – приказал он и щелкнул зажигалкой.
Она затянула свой печальный рассказ. Но – странное дело! – в
его присутствии ее почти перестали волновать все ее сегодняшние несчастья. И
даже лужа, в которой она лежала, показалась ей просто приключением. И даже
сумку ей не было жалко. Все это было совсем не страшно – когда он был рядом.
– Вот и все, – сказала она. – А потом я решила, что домой не
поеду. Страшно мне было очень. Это глупо, да?
– Нет, – сказал Андрей.
– Я пошла в метро, к дежурному милиционеру и сказала, что у
меня только что отняли сумку. Вид у меня был соответствующий, мокрая, грязная…
Я сказала, что никаких протоколов мне не нужно, и они сразу очень повеселели…
– Еще бы!
– И тогда я попросила их отвезти меня домой. Я решила, что
человек, который за мной следит, увидел, что я пошла в милицию, и вернулся на
улицу меня ждать. Не стоять же на платформе все время, что они свои бумажки
будут писать, верно? Ну вот… А я ни на какую улицу не пошла и никакие бумажки
писать не стала, а попросила их меня отвезти. Ну, они сжалились. Мы вышли через
какой-то служебный вход, сели в милицейскую машину, и я назвала твой адрес.
Когда они меня высадили, я еще некоторое время постояла у подъезда, но никто не
проходил и не проезжал. – Она улыбнулась. – Так что “хвоста” я не привела.
– Я тебя недооценивал, Клава, – сказал Андрей искренне. – Ты
– замечательный оперативник. Я тебя возьму к себе в отдел.
– Я все правильно сделала, да? – радостно спросила она. – Я
старалась, но ничего лучше этой милицейской машины придумать не могла. Кроме
того, в метро бы меня точно патруль забрал, а я без паспорта. Паспорт в сумке
остался.
– Н-да, – сказал Андрей, вытянул ноги, которые сразу же
загромоздили полкухни, и закрыл глаза. Во-первых, он всегда думал именно в
таком положении, а во-вторых, ему очень хотелось ее поцеловать. Хотелось уже
давно, и легче было сдерживаться, когда он ее не видел.
Клавдия сидела очень тихо, боясь ему помешать. Кроме того,
время уже приближалось к одиннадцати, и давно пора было уезжать, а ей так не
хотелось уходить от него, из его дома, от его заботы и защиты! Она думала, что,
если будет сидеть тихо, ничем о себе не напоминая, он не сразу спохватится и
выставит ее.
Он молчал довольно долго. Так долго, что, измученная
переживаниями этого бесконечного вечера, Клавдия начала задремывать,
пригревшись в углу у теплой плиты.
– Скажи мне, Клава, – сказал он так неожиданно, что она
вздрогнула и захлопала глазами, – что происходило в твоей жизни в последние…
ну, месяца три? Где ты была, что делала, куда в отпуск ездила?
– В отпуск я не ездила, – начала она, добросовестно
вспоминая. – Отпускные получила и купила себе на зиму ботинки и брюки.
Он быстро на нее взглянул, и ей стало неловко.
– Все лето просидела в Москве, – заторопилась она. – В
Отрадное ездила, с Танькой встречалась, с родителями твоими…
– А на работе?
Она пожала плечами:
– На работе все по-старому. У нас годами ничего не меняется,
не то что в этой вашей… уголовке.
Развеселившись, он опять посмотрел на нее. Надо же, как она
выразилась – в уголовке! Он сам обычно именно так называл место своей работы.
– Клав, ты подумай внимательно, не торопясь. Может, ты
где-то что-то видела необыкновенное, может, куда-то тебя приглашали… Может, ты
в лотерею выиграла? – спросил он насмешливо.
Она очень старалась помочь ему. Она вспоминала так усиленно,
что ей даже стало жарко.
– Нет, Андрюша, – сказала она виновато. – Ничего такого.
Правда. Дом – работа. Работа – дом. Ничего интересного, честное слово.
– В каком детдоме ты была? – спросил он вдруг.
– Под Волоколамском, – ответила она, насторожившись. – А
что?
– У тебя нет родных, хоть каких-нибудь самых дальних?
– Нет, – сказала она твердо.
– Ты искала?
– Пробовала… поначалу, – она улыбнулась кривой улыбкой. – Об
отце сведений никаких, мать вроде бы умерла. Это довольно трудное дело, Андрей,
искать родных, когда ты даже не знаешь своей фамилии…
– Я понимаю, – сказал он. – Наверное.
Ничего он не понимал. Он вырос в семье, где дедов, бабок,
прадедов и прабабок, а также теток, дядьев, двоюродных, зятьев, свояков,
невесток, снох знали не только по именам и фамилиям. Конечно, все были
разобщены и раскиданы по Москве и окрестностям ее, но тем не менее о родных
никогда не забывали, ездили друг к другу не только на похороны, но и на
свадьбы, крестины и рождения, на Пасху всем кланом отправлялись в прадедову
церковь, выстаивали службу, независимо от веры или неверия, и это было так же
непреложно, обязательно и разумелось само собой, как “доброе утро”, сказанное
при встрече.
