Что-то там было, на этих фотографиях.
Что-то такое, что он упустил, просмотрел, и это тоже
вызывало острое чувство недовольства собой.
Вспомни, Ларионов. Что ты там мог увидеть?
– Не знаю я, для чего она тебе врала про то, что это Сергея
ребенок, – сказал он вслух. – Очевидно, какие-то свои цели преследовала…
– Мы у нее спросим, – сказал Игорь. – Спросим, майор?
– Я так думаю, что наш дорогой Петя в тот вечер тоже у
Элеоноры был, – сказал майор задумчиво. – У него “Шкода Фелиция”, у 161 ВТ. Как
бы проверить, не стояла ли поблизости его машина часов с трех и часов до пяти?
Она ведь где-то недалеко от института живет?
– Напротив, – откликнулся Игорь задумчиво. – Проверим, чего
ж не проверить. Значит, все-таки брат…
– Я кассеты спер, – сообщил Ларионов доверительно. – Из
автоответчиков у родителей и у Петечки. Очень мне хочется понять, почему
Мерцалов-старший про телефон наврал. Зачем?!
– Ну ты даешь, майор, – сказал Игорь весело. – По-настоящему
спер? Просто взял и спер?
– Где бы их послушать, ты не знаешь? У нас есть где-нибудь
“Панасоники” с автоответчиками?
– Черт их не знает, – оказал Игорь. – У генерала точно есть.
Хочешь, сходи к нему в приемную.
– Нет уж, я воздержусь пока, – пробормотал Андрей и снял
трубку с внезапно завизжавшего телефона.
Звонила Ольга сообщить, что она едет домой, что в институт
третьего августа действительно приходил Евгений Васильевич Бойко, удалившийся
нынче на Балтийское побережье, и что она разговаривала с Димкой, который
собирается завтра навестить квартиру покойного мецената из благотворительного
фонда, и что она пойдет с ним.
– Хорошо, Ольгунь, – сказал Ларионов нежно. – Спасибо.
– Ну что? – спросил Полевой.
– Бойко приходил, – сказал Андрей. – Ольга сегодня в
институте была, и народ там его признал. Ты в Калининград звонил?
– Звонил, – сказал Игорь. – Ребята обещали помочь. И
пограничникам я тоже звонил. Пока никаких сведений о том, что Евгений
Васильевич Бойко пересек границу Литвы, нет.
– Я думаю, он теперь быстренько в Москву засобирается, если
у него главный клиент преставился, как ты думаешь? Не может же он фирму нам на
растерзание отдать?
– Не может, – согласился Игорь. – Пойдем, Ларионов, домой.
Ночь на улице. А кассеты в собственном телефоне прослушаешь.
– Подожди, – попросил Андрей. – Подожди, Игорек. Давай лучше
с тобой вот еще про что поговорим. Что мне делать с моей аптекаршей? За ней
ведь тоже следят…
* * *
Пригревшись в метро, Клавдия уснула и проснулась, только
когда объявили остановку. Тараща глаза, она ринулась выходить, и оказалось, что
напрасно – она выскочила из поезда на одну остановку раньше.
“Следующая – “Речной вокзал”, – сказал смятый сиплыми
динамиками голос.
“Осторожно, двери закрываются, следующая – “Речной вокзал”,
– а она со сна не разобрала как следует.
Из тоннеля несло теплым пахучим ветром; волосы шевелились,
лезли в глаза. Клавдия устала, и ей очень хотелось домой, тем более Ларионов
обещал позвонить.
Вдруг он позвонит, а ее не будет дома? Что он тогда будет
делать? Перезвонит или не станет?
И Таню унесло в Сергиев Посад, даже поговорить как следует
не с кем.
Клавдия улыбалась, вспоминая, как он вошел в ее аптеку и
чуть не сбил с ног старушку, и как посторонился, пропуская ее, и как потом
подошел к прилавку и что именно говорил.
Такое вот необыкновенное явление природы – здоровенный
молодой мужик в плотных джинсах и кожаной куртке, пришедший, чтобы поговорить с
ней, с Клавдией Ковалевой.
Зеленая бумажная коробочка от аспирина, хрупкая и как будто
ненастоящая в его грубых пальцах. Серые внимательные глаза, очень короткие
волосы. Андрей Ларионов.
Андрей Ларионов, который сказал, что никак не может
проводить ее сегодня, зато завтра сможет точно. Который сказал, что позвонит ей
вечером, и был при этом так серьезен, как будто клялся в любви.
Господи, да за одно только это мгновение она может выносить
любую слежку всю оставшуюся жизнь! Пусть бы только Андрей продолжал ею
заниматься… Конечно, это не слишком честно, кажется, это называется
использование обстоятельств, ну и ладно. Она просто немножко попользуется ими,
ведь других таких обстоятельств может больше не быть никогда…
В конце концов она еще и на автобус опоздала. Она выскочила
из пасти подземного перехода, когда “Икарус”-гармошка уже захлопнул двери и
стал разворачиваться на пятачке, чтобы поехать в сторону Клавдиного дома.
Клавдия бежала и махала, но он, конечно же, не остановился.
Клавдия еще некоторое время бежала за ним, как отставший
белогвардеец за последним пароходом в Стамбул, а когда остановилась, то
обнаружила, что совершенно одна на задворках базарной площади, освещенной
мертвенно-синим светом единственного фонаря. Дневные продавцы давно ушли,
народ, возвращающийся с работы, уже проехал, метро выплевывало людей вяло и
небольшими порциями. Все они расходились в разные стороны и исчезали в
чернильной темноте, куда не доставал свет фонарей.
Будь сегодня поосторожней, попросил Ларионов.
Вот тебе и поосторожнее…
Она быстро оглянулась по сторонам. Киоски кое-где были
открыты, и падающий свет выхватывал из темноты мокрый заплеванный асфальт и
дрожащие от ветра лужи.
Вроде никого и ничего подозрительного. Скорее всего ее
соглядатай ждет у подъезда и удивляется, куда она пропала. И тоже хочет скорее
домой. Его ведь, наверное, ждут с работы…
Когда она так думала, ей становилось не так страшно.
Кожаные ножны плотно охватывали щиколотку. Она вполне готова
ко всяким неожиданностям, да и вряд ли ее будут убивать рядом с метро, где,
конечно же, есть милицейский пост и бабульки-вахтерши…
Клавдия вернулась на остановку. Куртка тяжело и влажно
висела на плечах и совсем не грела. Нужно новую купить.
Какой-то человек прошел довольно далеко от нее и остановился
у киоска. Она проследила за ним взглядом.
Руки замерзли, и она засунула их в карманы.
Пришел пустой автобус и, неуклюже пятясь, стал
разворачиваться, расплескивая лужи.
Может, вернуться в метро?
Что там делать? Там светло и люди, но сидеть в метро до утра
невозможно. Метро закроют, а Клавдию выгонят.
Господи, почему ей так страшно?! Ничего же не происходит.
Она много раз возвращалась с работы в это время, и никогда ей не было страшно.
Правда, теперь она не может утешить себя тем, что никому не нужна и вряд ли
кто-нибудь позарится на тощую, бедно одетую оглоблю, которая мерзнет на
остановке.
