Один из них бросается бежать, сбоку на него кидается оперативник
в маске. Кто это? Андрею некогда соображать.
Ругань, глухой удар. Стон.
– Мордой в парапет, ноги!.. Ноги шире, мать твою!! Ботинком
в голень… стоять!!
Один валится на колени, другой, захрипев, перегибается через
парапет.
– Руки на голову, ну!! Мат, дождь.
Операция прошла успешно, так они напишут в отчетах.
Те двое, что остались в машине, стоят на коленях, уткнувшись
лицами в капот. Тоненькая красная струйка бежит по бежевому борту щегольской
иностранной машины.
Все. Конец истории. Двенадцать секунд.
– Сколько? Это Полевой.
– Двенадцать, все нормально. Мужики, по машинам! Стволы
подберите, если кто уронил!
Это шутка, и они смеются.
Андрей садится в машину, Гена Барский, водитель, хлопает его
по спине.
– Ты молоток, Андрюха, мать твою! Железный опер!
Да, конечно. Он и сам знает. Все чисто, красиво, быстро и
без единого выстрела. Не придется писать никаких объяснительных, и покой
честных граждан не потревожен.
Неужели с тех пор, как он приехал на работу, прошло только
полтора часа?! Время позволяет себе какие-то немыслимые кульбиты.
Как похолодало!
Андрей закурил.
– Дим, ты как? – спросил он, затягиваясь.
– Отлично! – ответил сзади Димка неестественно бодрым
голосом.
Все ясно. Хреново, но не слишком. Какой это у него выезд?
Второй вроде? Ну, для второго выезда неплохо.
Можно расслабиться и отдохнуть в теплой машине. Ехать им
минут пятнадцать.
Мать твою…
* * *
Их двое, установила Клавдия. В субботу с утра до вечера за
ней таскался один, а в воскресенье – другой.
Не обнаружив по дороге в булочную унылую рожу субботнего
соглядатая, Клавдия решила, что у нее все-таки галлюцинации. Прав майор
Ларионов. В булочную ей не особенно было надо, она пошла туда только “для проверки”.
Второго она разглядела, выходя из вертящейся магазинной двери. В руках, как
заправский конспиратор, она держала батон.
Ее сопровождающий маялся у ларька, покупал сигареты.
Интересно, сколько раз в день им приходится делать вид, что они покупают сигареты,
жвачку, пиво? Десять? Тридцать?
Этого она тоже видела у аптеки. И один раз у метро. Она
уронила пакет с морковкой, и он на нее налетел. Но собирать морковку не помог,
а понесся дальше, не оглядываясь. Клавдия тогда еще подумала неодобрительно,
что джентльменов в роду человеческом совсем не осталось.
Почему-то они совсем не опасались, что в один прекрасный
момент она поймет, что они таскаются именно за ней. Принимают за полную
кретинку и простофилю? Конечно, у нее, наверное, вид такой, соответствующий, но
только слепой в конце концов не обнаружил бы их присутствия. Или они уже очень
давно за ней ходят и совершенно расслабились?
Господи, с кем же они ее перепутали?
И кто?! И зачем?!
Воскресенье прошло плохо.
Обнаружив второго, она расстроилась и перепугалась.
До похода в булочную ее страхи были просто ночной фантазией.
Поводом для звонка майору Ларионову.
Когда-то она добыла его рабочий телефон и с тех пор трепетно
хранила, смеясь над своим подростковым энтузиазмом. Домашний его телефон был у
нее всегда. Когда в этой квартире еще жили Таня, и Елена Васильевна, и Дмитрий
Андреевич, Клавдия звонила часто, наверное, каждый день. С Танькой они просто
болтали, а с Еленой Васильевной обсуждали всякие житейские проблемы – что у нее
с практикой, пишет ли она диплом, какая у нее будет зарплата и сделан ли
наконец в общежитии давно обещанный ремонт.
Потом они переехали за город. Андрей остался в Москве, и
Клавдия звонить перестала. В Отрадном у них не было московского телефона, а
звонить через междугороднюю Клавдия не могла себе позволить. Это в корне
подорвало бы ее бюджет.
Мифическая слежка, оказавшаяся внезапно вполне реальной,
была как бы ключом, которым открывалась заветная дверца. Впервые за десять лет
у Клавдии был настоящий повод позвонить Андрею. Кажется, она даже никогда не
слышала, как звучит его голос по телефону.
Только теперь это был никакой не ключ. За ней действительно
следили.
Звонить или подождать?
Скорее всего он опять скажет, что она бредит, и на этом
разговор окончится. Что тогда делать? Идти на Петровку? И что там рассказать,
на этой Петровке?
Она не слишком боялась потому, что была абсолютно уверена –
парни, которые ходят за ней, совершают какую-то ошибку. Их босс еще головы с
них снимет за это.
Недоглядели. Перепутали. Приняли Клавдию Ковалеву за кого-то
другого. За Клаудию Шиффер, например.
На работу в понедельник за ней потащился первый. Только
теперь он был не в полосатой рубашке, а в клетчатой. Она засекла его у дома и
потом на лавочке в школьном дворе, напротив аптеки.
Увидев его внимательную спину, уже ставшую знакомой, Клавдия
отошла от окна и присела на шаткий стульчик. Ей нужно было подумать.
Надо же, все-таки она была уверена, что недоразумение, по
которому эти парни взялись следить за ней, вот-вот разрешится. Тем не менее он
здесь, тот, кто сопел ей в ухо в электричке и покуривал на мостике в Отрадном.
Может, подойти и сказать, что она вовсе не та, кто ему нужен? Что она всего
лишь Клавдия Ковалева, провизор, аптечный работник, сирота, владелица четырех
“хрущевских” стен, цветного телевизора Сени и жидкого полушубка из
искусственного меха. Ничего другого у нее просто нет.
Вы ошибаетесь, ребята!
Она не слишком боялась еще и потому, что выросла в детдоме.
Она никогда не была барышней, нежным созданием и “цветком в пустыне”. Даже
когда ей было восемнадцать лет. Она умела постоять за себя, потому что, если б
не умела, ее давно уже не было бы в живых. Она ненавидела темноту, вздрагивала
от резких звуков, опрометью неслась домой от автобуса, когда работала во вторую
смену, стараясь не думать о подстерегающих ее в ночи маньяках. Но, пожалуй, ни
один маньяк не ушел бы без потерь, решись он в самом деле напасть на Клавдию
Ковалеву.
Возможно, она и не победила бы, но боролась бы до конца.
В романе, который она закончила читать в воскресенье,
отважный полицейский как раз выручал барышню. По кварталу разгуливал полоумный
насильник, а барышню понесло на вечернюю прогулку. Герою ничего не оставалось
делать, как пристрелить маньяка и прижать барышню к могучей полицейской груди.
В самом деле, не бросать же ее на произвол судьбы. Клавдии такие истории
нравились.
