А поскольку мадам Моэр была счастлива в браке, то считала своим святым долгом пристроить и своих соотечественниц. Ввести в высший круг. Переводчица ей понравилась, поэтому мадам Моэр тащила ее в высший круг уже вторую книгу подряд. Работать мешала страшно.
Телефон. Неужели опять она? Тогда лучше вообще отказаться от переводов…
— Доченька, ты почему не звонишь? Заработалась? Ты что-нибудь ела? Зашла бы поужинать… Или хочешь — я тебе сейчас пирожок принесу? Аня с Настёной еще часок побудет, я успею…
Ой, хорошо. Действительно — есть давно уже хочется… И вообще хорошо.
Еще только собираясь переезжать сюда, в только что купленную квартиру, она уже готовилась к испытанию. К испытаниям. Она ведь никогда не жила совсем одна, и подозревала, что не сумеет. И быт, и работа, и круг общения… Да всё, всё менялось. Но главное, конечно, — это Настёна. И Зоя Михайловна тоже. И так-то душа всегда болела. А если рядом, каждый день, и все видеть, и все слышать, и во всем принимать участие… И за все отвечать. Она ведь привыкла жить на всем готовом. Просто гувернантка, няня, наёмный работник. Она не знала, как это — быть матерью. Да еще — матерью больного ребенка. Взрослого больного ребенка. И всегда носить это в душе. У всех на виду. В этой дыре, где все друг друга знают. Пятиэтажка с тремя подъездами. Бабки на лавочках. Встречают внимательными взглядами, замолкают, за спиной начинают бормотать. Больной ребенок. Это за какие же грехи такое? Гадать будут. Осуждать. Это к тому, что она себя уже осудила.
Боялась.
И этого тоже боялась: Зоя Михайловна — мама. Так долго не говорила этого слова. Больно будет.
Сначала они так договорились: мама, дочка — это на людях. Все время помнить, что слышат. Все время — как на сцене.
А потом в роли вошли, что ли? Она не заметила, когда первый раз без свидетелей назвала Зою Михайловну мамой. И перестала вздрагивать, когда та называла ее дочкой и Валей.
— Ты чего такая кислая? Устала? Так хотя бы есть вовремя надо! Загонишь себя совсем. Сложный текст? Или какой-нибудь трагический? Расстраиваешься? Наплюй ты на них. Это ж все из головы выдумали. Нарочно, чтобы люди переживали. Считается, что так надо компенсировать дефицит эмоций. Я где-то читала… Во дураки, да? Чтоб у живого человека — дефицит эмоций! Ой, ну совсем дураки. Живых людей не видели.
Мама раздевалась, разувалась, искала тапки, весело болтала, и при этом не выпускала из рук полиэтиленовый пакет, в котором что-то булькало и звякало, когда она перекладывала его из одной руки в другую.
— Ну, давай уж сюда твою гуманитарную помощь, — не выдержала Валентина. — Что ты с одной рукой мучаешься? Всегда одно и то же.
— Я сама. Ты обязательно что-нибудь разобьешь, разольешь, помнешь и уронишь.
Мама упрямо увела пакет от рук Валентины и направилась в кухню, на ходу бормоча себе под нос: «А пылищи-то…»
Валентина, улыбаясь от предвкушения, пошла за ней. Сейчас будет воспитательная беседа.
— Валь, я на тебя удивляюсь! — возмущенным голосом начала мама, выставляя на стол кастрюльку, банку, пластиковый контейнер и коробку печенья. — Как ты еще живая ходишь? Одни глаза остались! И те полусонные. И чего в тебе мужики находят? Так и пялятся, так и пялятся… Садись, ешь.
Валентина села. С интересом принюхалась. Без интереса спросила:
— Кто это на меня пялится? Какие это мужики? Что-то я не замечала…
— Потому что ты легкомысленная! — с азартом вцепилась в тему мама. — Ни о чем своей головой не задумываешься! А пора бы и о замужестве подумать! Паша Машкин с тебя глаз не сводит. Хороший мужик. Непьющий. Руки золотые. Ты его дачу еще не видела. Не дача — дворец! Рядом, пятнадцать минут ходу. Пойдем гулять — покажу. И все — своими руками! Досочка к досочке, как игрушечка! И в квартире у него все ну прямо как из журнала. Все сам!
— Имя хорошее, — одобрила Валентина, жадно доедая суп и поглядывая на котлету. — Но фамилия — так себе. Что ж он до сих пор не женился, раз такой завидный жених?
— Да он был женат. Три года назад развелся. Жена к другому ушла, к крутому какому-то. Дура. Потом поняла, мириться прибегала. А он не захотел… Не спеши, что ты глотаешь, как утка! Да, так я о чем… Паша, говорю, глаз не сводит. Хороший человек. Ты приглядись к нему.
— Ладно, — согласилась Валентина. — Ма, ты знаешь, Ленка Моэр меня тоже замуж хочет выдать. Звонила недавно. К Рождеству в Москву приедет, барона какого-то привезет.
— Немецкий барон? — подозрительно поинтересовалась мама. — Ну, конечно, какой же еще… Наверняка и пивовар к тому же. Все-таки совсем у людей соображения никакого: княгине немецкого баронишку в мужья предлагать! Да еще и пивовара!
— Мам, ну какая княгиня? — Валентина засмеялась. — От безграмотности все это… Всеобщей и поголовной. Княгиня — это жена князя. Дочь князя — это княжна. А правнучка — это вообще кто угодно… Я же тебе уже сто раз говорила.
— Все равно, — упрямо сказала мать. — Я против мезальянсов. Тебя все соседи вообще принцессой зовут. А тут барон какой-то… Ты лучше на Пашу внимание обрати. Очень уж человек хороший. И к Настёне хорошо относится. И Аня его очень одобряет. Это ведь о чем-нибудь говорит?.. Ой, ладно, пойду я, а то Ане уходить скоро. Валь, ты завтра рано-то не приходи. Выспись как следует. Настёна и без тебя уже говорит все время. Молодец ты у меня, доченька, ну просто молодец… И все соседи мне завидуют. Прямо так и говорят: завидуем. Конечно, таких-то ни у кого нет… А я горжусь… Ой, пыли-то сколько… Сто лет не вытирала! Ну, как тебе не стыдно? Совсем легкомысленная. Дай поцелую. Ну все, пока. Завтра поспи подольше… Одни глаза остались… Я тебя очень люблю.
— Я тебя тоже очень люблю, — сказала Валентина, подставила щеку, а потом сама поцеловала теплые, сухие, шелковые морщинки маминой щеки. — Дубленку застегни, все-таки не май месяц.
— Да чего там, велика дорога — из подъезда в подъезд!
Мама бодро потопала вниз по лестнице. Валентина немножко постояла, посмотрела ей вслед, закрыла дверь и пошла допивать чай и доедать мамин пирог с малиновым вареньем. Ничего вкуснее маминых пирогов она никогда в жизни не ела.
Потом пошла к компьютеру, уткнулась было в текст романа Моэрихи, но извилистые пути зеленоглазых брюнетов на белых лошадях сегодня как-то особенно ловко уклонялись от понимания. Бароны, принцы, маркизы и прочие графы с мешком бриллиантов наперевес искали свою потерянную любовь по притонам Гонконга… Господи помилуй, неужели это кто-то действительно читает? Название серии: «То, о чем мечтают все». Мама дорогая, неужели об этом действительно кто-то мечтает? Беда.
«Наша служба и опасна, и трудна», — печально и торжественно зазвенел легким стакатто подарок Германа Львовича. Валентина прислушалась — откуда он звенит-то? А, да, из кармана летней ветровки в шкафу. «И на первый взгляд как будто не видна»… Как будто видна на второй взгляд. И на все последующие. Где ж он там надрывается? Ага, вот он…
