Ну, раз уж сегодня событие — так и Александра надела карнавальный костюм. Это черное платье осталось у нее еще от работы в доме Германа Львовича. У родителей Ники была мания устраивать дочери праздники с размахом древних падишахов — многолюдные, многодневные, многомиллионные… Страшно утомительные. На этих праздниках Александра должна была присутствовать тоже в вечернем платье. Герман Львович сам купил это платье не то в Италии, не то во Франции, и сам же объяснял Александре, что это — авторская работа, и автора называл, и очень удивлялся, что она об этом кутюрье ничего не знает, и в конце концов назвал сумму, которую отдал за платье, раз уж имя автора не произвело на Александру впечатление. Сумма на Александру произвела впечатление, но очень неприятное. На эти деньги можно было бы купить хорошую мебель в ее квартиру, а на сдачу — какую-нибудь практичную и не слишком дорогую машину. Но гости Германа Львовича никогда бы не увидели ее мебель, а машина ей самой была не нужна. Так что пришлось носить авторское платье на падишахских праздниках, повышая престиж Германа Львовича в глазах его гостей: даже гувернантку вон как одевает! Правда, жемчуг, которым был густо расшит ворот платья, Александра все-таки отпорола. Не смогла побороть свое чувство меры. Жемчуг оказался натуральным, и Герман Львович его забрал и положил в сейф. Кажется, именно этот жемчуг он потом подарил той самой жене какого-то актера… О его щедрости писали в двух газетах и в одном журнале. Герман Львович и в самом деле не был слишком жадным. Во всяком случае, уезжая, он оставил Александре не только ежедневную униформу гувернантки, но и это карнавальное платье для падишахских праздников. А может быть, просто забыл о нем. Александра давно выбросила бы это дурацкое платье, если бы не знала, сколько оно стоит. Или стоило, пока было нелепо расшито жемчугом? Но и без жемчуга оно оставалось вполне карнавальным, так что сегодня можно надеть.
Надежда Ивановна надела длинную серую юбку и ослепительно белую блузку с воротником-стойкой, длинными рукавами на тугих манжетах почти до локтя и мелкими вертикальными защипами на груди, застроченными черной ниткой. Ворот скалывала крупная черная брошь — плоский камень в ажурной рамке черненого серебра. Все это было модно лет пятьдесят назад, поэтому сейчас выглядело чрезвычайно стильно и даже несколько вызывающе. Впечатление усиливала темно-русая коса, уложенная на голове короной. Царственной короной. Царской. Седина сверкала в короне, как полированные нити платины. Молодец Надежда Ивановна. Королева — мать.
Леонард Семенович был в белых чесучовых брюках — они тоже лет пятьдесят назад в моде были — и в более-менее современной белой рубашке. Загорелые руки и лицо — шоколадно-коричневые. Вылитый Зорро.
И вот такой карнавальной толпой в бело-серо-черной гамме они торжественно появились на веранде, где за накрытым столом их уже ждал Хозяин. В не очень новых голубых джинсах и в бежевой футболке с двумя прорехами на груди, художественно обметанными разноцветными нитками с торчащими концами. Александра не ожидала, что у Хозяина тоже может быть карнавальный костюм. Судя по минутному замешательству стариков, они этого тоже не ожидали. Хозяин заметил это замешательство, мельком оглядел всю бело-серо-черную карнавальную толпу, а на Александру посмотрел подольше. С выражением откровенной угрозы. Отодвигая для нее стул, наклонился и шепнул над ухом:
— Значит, попроще, да? Подемократичнее?
Она оглянулась, очень близко увидела его злые глаза, пожала плечами и равнодушно сказала:
— Я этого не говорила.
«Я» — подчеркнула интонацией.
Хозяин выпрямился, длинно выдохнул сквозь сжатые зубы и пошел усаживать Надежду Ивановну.
— Саша, чего ты не говорила? — заинтересовалась Настя, сидя на своем высоком стуле, как на троне. — Ты папе про меня что-то не говорила? Ну и правильно, чего там говорить, я себя хорошо вела… Почти все время. И деду совсем не тяжело меня на руках таскать… пардон, носить. Да, дедуль? Пап, ты заметил, какая у меня бьютифул бабушка? Когда я вырасту, я буду на нее похожа, ладно?.. Папа, у тебя майка очень красивая. Я тоже такую хочу. Саша, можно мне такую же майку?
— Можно. Только когда подрастешь, — ответила Александра, мстительно глянув на Хозяина. — Детям не следует носить слишком дорогие вещи. Смысла нет: пару раз наденешь, быстро вырастешь — и куда ее потом девать?
— Действительно, — согласилась Настя и поправила свою карнавальную диадему с безусловно настоящими камнями. — Я об этом не подумала. Это… расточительство. Или расточительность?
Хозяин засмеялся. Даже захохотал. Который раз за последние два дня? Похоже, у него это уже в привычку входит.
И Леонард Семенович засмеялся. Смех у него был негромкий, но гораздо более естественный, чем у Хозяина. Наверное, привычка более давняя. И практика богаче.
Надежда Ивановна смотрела на внучку с восторженным изумлением.
— Знаете, что? — вдруг решительно заявил Хозяин. — А давайте вина выпьем. У нас сегодня все-таки праздник. Надо отметить как полагается.
Александра удивилась. В этом доме не пили за столом. Тем более — в присутствии Насти. Хозяйка пила, закрывшись в своем кабинете. Еще и в кабаках каких-нибудь. И в гостях, конечно. А Хозяин, кажется, вообще не пил. За три года Александра ни разу не заметила, чтобы даже во время каких-нибудь приемов — не слишком частых, кстати, — Хозяин сделал хоть глоток вина. Не говоря уж о чем-нибудь покрепче. Была уверена, что он убежденный трезвенник или безнадежный язвенник. Или вообще баптист. Если не мусульманин. И вдруг — нате вам, «надо отметить». Как будто ей мало Бешеного Полковника.
— Александра, не хмурьтесь, мы будем пить не самогон, — насмешливо сказал Хозяин и оглянулся.
Из-за двери, ведущей в гостиную, появилось то приведение, которое утром приволокло в комнату Александры полтонны гвоздичного масла. Приведение бесшумно подошло, выслушало тихий приказ Хозяина, щелкнуло каблуками и бесшумно же исчезло за дверью. Нет, это приведение не из охраны. Это приведение просто на побегушках. А каблуками все равно щелкает. Несмотря на то, что у его кроссовок никаких каблуков вообще нет.
— Мы будем пить очень легкое вино. — Хозяин опять смотрел на нее. — И к тому же — по-эллински. Знаете, что это значит? Несколько капель вина в бокал воды — вот как пили эллины!
— Ну, и где они теперь? — сварливо поинтересовалась Александра.
Она сама слышала в своем голосе неприязнь. Нельзя так. Особенно — при Насте. А пить при Насте можно? Даже хоть бы и по-эллински… Ишь ты, какие образованные олигархи пошли. Эллинов поминают всуе… Хотя да, Хозяин же в олигархи не из уличной банды выбился, а из совсем другой. Скорее всего, олигархом его в свое время назначили. По рекомендации какого-нибудь папиного друга. Вернее — товарища по партии. Какой-нибудь из новых партий, тогда этих партий уже много было. Примерно столько же, сколько уличных банд. Это потом почти все партии и уличные банды слились в одну. Под названием «элита».
Весь ужин Александра промолчала, только иногда шепотом подсказывала Насте, какую вилку когда брать и что делать с испачканной салфеткой. А Хозяин чего-то развеселился, разговорился — даже, можно сказать, разболтался. И стариков разговорил. Сначала говорили о том, что если и пить, то только по-эллински. Но при этом даже по-эллински почти не пили. Так, сделали по глотку чуть подкрашенной вином воды. Александра и глотка не сделала. Вообще бокал в руки не взяла. Ребенок за столом. Потом заговорили о ребенке. Александра насторожилась. Думала, сейчас дед с бабкой начнут хвалить внучку, восторгаться, умиляться — в общем, изо всех сил сводить на нет результаты трехлетней работы гувернантки. Но и тут обошлось — говорили главным образом о том, в каком возрасте Насте следует идти в школу и в какую именно. В смысле — с каким уклоном: с языковым, живописным, музыкальным и так далее. Старики еще помнили те времена, когда школы «с уклоном» были очень престижны и не очень доступны для детей простых смертных. Хозяин про школы «с уклоном» давно забыл, он-то знал, что Настя будет учиться в какой-нибудь Англии или Швейцарии, но разговор о преимуществах и недостатках разных «уклонов» охотно поддерживал и даже расцвечивал примерами из жизни своих друзей. Как будто у него когда-нибудь были друзья. Насте разговоры о школе были глубоко безразличны, но она вежливо соглашалась учиться с любым предлагаемым «уклоном», а потом вдруг сама предложила отцу купить ей школу, где будут все «уклоны» сразу, а учительницей — Александра.
