— Ты лучше не жди, — посоветовала Оксана Петровна. — Они и заполночь могут явиться. Совсем времени не понимают. Ложись, пока в доме тихо… Что ж вторую ночь без сна? По первости все няньки так-то ждали. Совсем изматывались. Ну, потом и уходили, конечно. Кто ж выдержит?.. Ложись, ложись, хоть немножко поспишь, пока никого нет. Как придут — так, чего доброго, и разбудят.
Александра все-таки осталась сидеть в кресле рядом с Настиной кроваткой, иногда задремывала, сквозь неглубокий сон прислушиваясь, не хлопнет ли входная дверь. Дверь хлопнула в первом часу ночи. Полковник с женой пришли вместе, вроде бы трезвые. Особо не шумели, сразу пошли в свою комнату, там тоже особо не шумели. Александра уже решила, что можно ложиться, но тут хозяева пошли в кухню, принялись греметь посудой, грохать чайником, хлопать дверцами шкафов… Нет, надо все-таки поговорить. Если они трезвые.
Она еще немножко посидела рядом с Настёной, прислушиваясь к ее дыханию и с трудом борясь с горячим желанием немедленно лечь и уснуть. Немедленно! Еще сутки без сна — и можно увольняться. Потому что в таком состоянии с ребенком заниматься нельзя. В таком состоянии она как учитель не просто бесполезна, но даже и вредна. Вот об этом тоже следует поговорить с Настиными родителями. Они должны понять, они любят дочь.
В кухне полковник с женой сидели за столом напротив друг друга, ужинали, о чем-то серьезно разговаривали. Александру не заметили — она стояла за порогом, в темном коридоре, за густым бамбуковым занавесом, закрывающим дверной проем. Стояла и про себя репетировала то, что должна сказать. И с удивлением смотрела, как они ужинают.
Ужин правда был странный. Хозяева отламывали от батона с маком неровные куски, небрежно вминали в них толстые ломти сливочного масла, а сверху шмякали пару столовых ложек черной икры, черпая ее прямо из большой стеклянной банки, стоящей посреди стола. Ели с жадностью. Запивали из высокой черной бутылки, прямо из горлышка, передавая ее друг другу. Разговаривали напряженными голосами, но негромко.
Разговор тоже был странным. Как будто не муж с женой говорили, а два шпиона из вражеских разведок, которые только что разоблачили друг друга. Причем — не очень-то этому удивились. Просто сидят и деловито прикидывают, кто кого первый перевербует. У кого какие козыри. И что выгодней — противника перекупить или самому продаться. И слова были именно эти: козыри, перевербовать, перекупить…
— Ну, и какие у тебя козыри? — тихо и зло говорил полковник, внимательно глядя на жену холодными прищуренными глазами. — Нет, Валька, ты как была дурой, так дурой и помрешь. Чем они тебя вербовать будут? Патриотическим долгом? А все это, между прочим, наследует Настёна. Вот и думай. Да и без наследства я тебя перекупить могу. На раз. Ты думаешь, что все знаешь? Ты не все знаешь. Ты даже десятой части не знаешь. Поняла? Ну, хочешь десятую часть? А, Валька?
— Нет, — тоже тихо и зло ответила Валентина, отобрала у мужа бутылку, сделала несколько глотков из горлышка, отдала бутылку назад и вытерла руки о скатерть. — Я не хочу десятую часть. Десятую часть ты своей секретутке отдашь. А законной жене — половину. И дочери. Я не десятую часть знаю. Я много знаю. Я знаю, где документы на ту квартиру. Понял? И дом на мамочку записал. Пенсионерка домик купила. За полтора лимона, ага. На трудовые сбережения. Нет уж, дорогой, половина — и спи спокойно.
— Про документы — это ты зря, — искренне огорчился полковник. — Кто много знает — тот мало живет. В деле еще пять человек. Меня сдашь — они к тебе придут. Да и не сами придут, пацанов пришлют. А пацаны не такие вежливые, как я. Знаешь, что пацаны с тобой сделают? Знаешь, телик смотришь… Догадываешься. И с Настёной они то же самое сделают. А я вас уже не смогу отмазать. Поняла? Дура. Мне спокойней тебя прямо сейчас шлепнуть. Хоть за Настёну психовать не буду, к ней-то одной разбираться по-любому не придут. Без матери остаться, — конечно, хорошего мало… Но все-таки две бабки есть, вырастят. А если все пучком будет — так я потом на княгине женюсь. Ничего маманя для нашей дочурки, а, Валька? По-моему, очень ничего. Уж по крайней мере — не такая пьянь вонючая, как ты, дорогая.
— Ой, да кто ж это у нас такой трезвенник? — издевательски пропела Валентина. — Уж чья бы корова мычала… Как будто с трезвых глаз к секретутке поперся. Козел. Да мне-то что? Мне не жалко. Хоть женись на этой шлюхе. Да за тебя и шлюха не пойдет, кому ты нужен, козел. Ишь, разбежался — на княгине он женится! Зачем ей за плебея выходить? Аристократы нынче в моде, она кого-нибудь почище найдет… Сорок процентов — и свободен. И женись на ком хочешь. Настёна — мне, алименты — со всех видов дохода.
— А рожа не треснет? — злобно начал полковник. Замолчал, отхлебнул из горлышка бутылки, поцыкал зубом и неожиданно мирно добавил: — Сорок процентов минус касса. Ты чужое скрысятничала, дорогая. У тебя же еще партнеры есть, они такую подставу не поймут.
— Ой, а то я не знаю, что это за партнеры! — вскинулась Валентина. — Все эти партнеры — твои шестерки! Не поймут они! Объяснишь — поймут. Зарплату получать — так все понимали…
— Это да, — согласился полковник. — Это ты кругом права. На сто процентов… Но маленькая поганенькая тонкость: они-то в кассу не лазили. По документам весь долг на тебе висит.
— Подумаешь, долг, — буркнула Валентина. — Чего я там брала? Копейки. Жить-то на что-то надо было. Когда ты деньги домой нёс? Всё вкладывал, козел. Довкладывался… Я должна была как-то крутиться? Расходы на хозяйство и вообще… И так на всем экономила.
— Доэкономилась, — злорадно сказал полковник. — По бухгалтерии на тебе долгу почти сто тонн.
— Фигня, — равнодушно пробормотала Валентина. — Вычти из сорока процентов… Ладно, спать пойду. И так сегодня ни хрена не выспалась.
— Сто тысяч долларов, дорогая.
— Чего-о-о? — изумилась Валентина. — С какого это перепугу? Ты не борзей! Ты на меня свои заморочки не повесишь!
— Да это твои заморочки, — хладнокровно заметил полковник. — Сама же бумаги подписывала… Ну что, будем договариваться по понятиям? Вынь-ка еще пузырь, выпьем за взаимопонимание и взаимовыручку…
Александра вдруг сообразила, что стоит и подслушивает чужой разговор. Подслушивает! Какой стыд… Она потихоньку отступила от занавешенной бамбуком двери, пошла в детскую, но на полпути остановилась и нерешительно повернулась к кухне. Поговорить-то с ними все-таки надо. Хотя о чем с ними говорить после того, что она услышала? Лучше бы она ничего не слышала… Нет, это правильно, что услышала! Теперь, по крайней мере, она точно знает, что ребенка надо защищать! От обоих! Господи, как можно защищать ребенка от собственных родителей?
В детской она первым делом осторожно, чтобы не проснулась Настёна, подтащила два кресла к двери вплотную, поставила их друг напротив друга, улеглась, не раздеваясь, на эту импровизированную кровать и попыталась придумать способ защиты ребенка от родителей. Ничего не придумывалось. Наверное, потому, что было очень страшно. Она все время вспоминала, как убили ее маму, и думала, что ее саму убьют точно так же. Будут стрелять в отца Настёны и убьют всех, кто окажется поблизости. А стрелять обязательно будут, бандиты всегда стреляют друг в друга.
