Она два раза стукнула по микрофону ногтем и положила трубку. Из ординаторской через три секунды вышел Тугарин. Шел к ней неторопливо, на ходу как-то уж очень задумчиво ее разглядывал. Даже голову к плечу склонил. К правому. А теперь к левому. Может быть, она сказала что-нибудь лишнее? Секрет какой-нибудь выдала? Совершенно секретный… А нечего дилетантов в помощники записывать. Тугарин подошел, еще немножко поразглядывал ее молча, потом серьезно спросил:
– А какая язва может быть хуже сибирской?
– Я двух знаю, – так же серьезно ответила Ася. – Одна хуже другой. И обе – хуже сибирской…
– Какой кошмар! – Тугарин удачно скопировал фальшивую интонацию Романа. – А почему ваш бывший муж называет вас одуванчиком?
– Он не знает названий цветов, – объяснила Ася. – Цикламен с цикорием путает. Глицинию – с магнолией. Так что вполне может быть, что когда он говорит «одуванчик», то имеет в виду репейник… А что, вас в разговоре только эта информация удивила?
– Это не информация. Это дезинформация… – Тугарин склонил голову к правому плечу. – А что касается информации… Кое-что обдумать надо. Проанализировать.
– Анализируйте, – согласилась Ася. – Исходные данные: Роман сроду не читал газет, так что узнать о Гонсалесе из газеты не мог. Конечно, бывает, что за пять лет привычки меняются, но вряд ли – в этом случае. Кроме того, он не мог узнать из газет, что отделение охраняется. Об этом в газете не было ни слова. Но ведь сюда он не поднимался, рядом с отделением его не видели… И к тому же он не мог вспомнить, что я работаю здесь. Он этого просто не знал… Не должен знать. Я здесь работаю всего два года. Развелись мы пять лет назад, с тех пор ни разу не виделись. Общих знакомых, которые знают, где я работаю, тоже нет. И он назвал мою прежнюю фамилию. Вот это действительно странно. Ни из одного официального источника невозможно узнать, где работает врач Горлова. Врача Горловой не существует. По крайней мере – Анастасии Павловны. После развода я взяла мамину девичью фамилию. Институт закончила уже как Кугель. И никто после этого ни о какой Горловой нигде ничего не слышал. По-моему, даже Светка уже забыла, что я была когда-то Горловой…
Тугарин слушал ее внимательно, смотрел серьезно, время от времени одобрительно кивал. Как преподаватель на экзамене. Судя по выражению лица преподавателя, студентка могла рассчитывать на твердую пятерку.
Ася почувствовала глухое раздражение. С какой стати она тут демонстрирует чудеса дедукции? Одобрительно кивает, подумать только… Она не обязана сдавать экзамен по… черт его знает, как этот предмет называется. У нее совсем другая работа, и этой работой ей давно пора заняться.
Она замолчала на полуслове, посмотрела на часы, значительно пошевелила бровями и озабоченно сказала:
– Ладно, некогда мне глупостями заниматься. Мне еще лежачих посмотреть надо. А со всей этой ерундой вы сами как-нибудь разберетесь.
– Как-нибудь разберемся, – печально согласился Тугарин. – Придется самим разбираться, что ж теперь… Ася Пална, еще один вопрос, если разрешите. Как вы думаете, ваш бывший муж понял, что вы ему голову морочите? Ну, насчет страшной болезни, смертельной опасности и так далее… Все-таки вы очень откровенно издевались над ним. Вряд ли после этого он чему-нибудь поверит.
– Когда это кому я голову морочила? – возмутилась Ася. – Когда это над кем я издевалась? Я всегда говорю правду, и еще раз правду.
– А насчет лежачих? – Тугарин сделал выражение лица типа «у нас разные представления о правде». – Вы же сказали, что им операции делать без толку. Тогда что они здесь делают?
– Живут, – хмуро ответила она. – Младшей – восемьдесят два, старшей – восемьдесят семь… Совершенно одинокие бабульки. От нас одну заберут эндокринологи, одну – онкологи, двух – кардиологи. У нас же нет хосписа. Вот эти бабульки из отделения в отделение и путешествуют. Еще две были, их соседи забрали, опекунство оформили. Из-за жилплощади, наверное. Но ухаживают за ними хорошо, мы время от времени проверяем.
– Ух ты, – задумчиво сказал Тугарин. – Интересно, сколько в городе таких одиноких стариков… Вы что, всех у себя поселяете?
– Наверное, не всех. Но кого привозят – тех поселяем. Вообще-то их не так уж и много. Кто-то в доме престарелых живет, за кем-то знакомые присматривают… За два года у нас было всего шестнадцать человек. Считая четырех нынешних.
– А почему этих другие отделения сейчас не разобрали? Вы же почти всех больных сумели пристроить.
– В других отделениях сейчас мест нет… А вам зачем все это знать?
– Да так, привычка… И ценная информация: я не ожидал, что вы можете хоть о чем-нибудь говорить серьезно.
– Мама дорогая! – вспомнила Ася его любимое выражение. – Я что, похожа на человека, который умеет шутить? У меня вообще нет чувства юмора.
– Это кто ж вам такое сказал? – оторопел Тугарин.
– Несколько человек говорили. Между прочим, и бывший муж так считает.
– Вот это хорошо, – неожиданно обрадовался Тугарин. – Вот это очень удачно получилось. Значит, всему, что вы ему говорили, обязательно поверит.
– Вообще-то я не видела человека, которому бы Роман верил, – предупредила Ася. – Но в возможность заражения неизлечимым заболеванием поверит обязательно. Очень беспокоится о здоровье. В свое время настаивал на том, чтобы я мединститут бросила. Мало ли какую заразу врач из больницы в дом может принести.
– Вы поэтому развелись?
– А это вам зачем знать? – удивилась Ася. – Впрочем, да, работа такая… Мы развелись потому, что я оказалась слишком слабой. Да еще и склонной к меланхолии.
– Вот уж у него точно не было чувства юмора, – уверенно сказал Тугарин.
– Откуда мне знать? Может, и было. Просто он его умело скрывал. Он вообще все чувства скрывал. Кроме чувства голода и чувства собственного превосходства.
Тугарин засмеялся. Наверное, опять подумал, что она шутит. Ася печально понаблюдала за этим приступом веселья, для которого – уж она-то знала – не было никаких серьезных оснований, вздохнула, пробормотала: «Работать надо», – повернулась и пошла в палату к лежачим старушкам. Действительно, работать надо, а не устраивать здесь вечер вопросов и ответов. Здесь вам не застенки и казематы, здесь допросы неуместны и даже неестественны, и она имеет полное право не отвечать ни на какие вопросы, тем более – на дурацкие. Тугарин в два шага догнал ее, пошел рядом, нерешительно спросил:- Ася Пална, вы обиделись? Я что-нибудь не так сделал? Вы потом к нам зайдете?
– Да.
Вот и пусть теперь думает, на какой вопрос она ответила.
Тугарин остановился у пятой палаты и правда о чем-то задумался. В темном стекле полуоткрытой двери процедурной она видела его отражение. Он смотрел ей вслед, тер ладонью затылок, хмурился. Потом сказал что-то стоящему у двери автоматчику и скрылся в палате.
В палате у лежачих старушек хозяйничала Валентина Митрофановна. Ася считала ее лучшей санитаркой всех времен и народов. И больные так же считали. Особенно лежачие. Даже самые капризные. Впрочем, эти не были особенно капризными. Древние, безнадежно больные, полуслепые, одинокие – они как-то умудрялись сохранять ясность мысли и устойчивость психики. Или Валентина Митрофановна им эти ясность и устойчивость сохраняла.
