– Я не хожу, – еще более неуверенно сказала девочка. – Я только рядом с воротами, немножко… А то на месте стоять правда очень холодно… Я уже скоро домой пойду. Они, наверное, уже скоро уснут. Уже кончили драться.
– Кто?
Ася сначала спросила, а потом уже сообразила, что спрашивать такое у ребенка глупо и бестактно. Ну, кто может драться в ее доме?
– Мама и отец, – спокойно ответила девочка. – Они, когда сильно пьяные, быстро засыпают. А когда не сильно пьяные – сначала дерутся. Сегодня не сильно пьяные… Я тут подожду, вы не думайте, я не боюсь… А если они спать не будут – так я в сараюшку пойду, там хорошо, там сухое сено есть, в нем совсем тепло спать.
– Пойдем к нам, – предложила Ася, слезая с мотоцикла. – У нас еще лучше и еще теплее. Подожди здесь, сейчас я твоих предупрежу, что в гости тебя забираю, чтобы не волновались.
– Ой, не надо, – встревожилась девочка. – Они про меня и так не вспомнят! А вам вдруг попадет?! Они сейчас совсем сердитые…
Но Ася уже вошла в полуоткрытые перекошенные ворота, быстро прошагала по каким-то камням и кочкам к крыльцу, осторожно поднялась по сгнившим полупроваленным ступеням и постучала кулаком в расхлябанную дощатую дверь. Подождала полминуты и стукнула в дверь тяжелым, подкованным железной скобкой ботинком. В конце концов, она слабая женщина, и руки у нее не для того, чтобы их обо всякие дощатые двери уродовать. Опять чуть-чуть подождала, ничего не дождалась, уже начала расстраиваться, уже собралась еще раз пнуть эту чертову дверь железной подковой, но тут к двери из глубины дома стал приближаться галдеж, топот, еще какой-то неопознаваемый шум – и дверь со страшным скрежетом стала медленно открываться внутрь. Из темной щели потянуло сивушным перегаром и старой помойкой. В щель выглянула почти неразличимая в темноте физиономия.
– Пацан, ты чё?! – невнятно, но очень агрессивно спросил сиплый голос. Скорее мужской, чем женский. – Пацан, ты зачем?… Щас милицию вызову…
Дверь отворилась еще шире, вонь перегара и помойки усилилась нестерпимо.
– Всем оставаться на местах, – строго сказала Ася. – Руки за голову. Отвечать только на вопросы. Вы знаете, где ваша дочь?
– Ну… – Сиплый голос что-то пробормотал себе под нос и вдруг страшно заорал: – Колька-а-а! Соньку в ментовку рестовали-и-и!
– Молчать! – Ася чуть не пнула орущего железной подковой. Но это был не орущий. Это была орущая. Женщина. Женщин бить нельзя. Даже таких. – Я сказала: отвечать только на вопросы! Вы знаете, где Соня?
– А… Сонька? Гуляет, – неожиданно тихо ответила вроде бы женщина. – Воздухом дышит. Ребенок…
– А потому что такая же шалава! – За дверью возник еще один голос. Вот странно: скорее женский, чем мужской. – Растет рас… рас… растрепа, вся в тебя!… Вот не пущщу в дом, будет знать, как гулять!… Пусть в ментовке ночует!… Пусть ее в тур… тур… тю-у-урму садют! Мне вас всех кормить надаелла! И ты пшла!… Эт мой дом!…
– Ах, тво-о-ой?!!
И понеслось. Об Асе забыли. О Соне тоже забыли. Хотя вряд ли вообще помнили.
С того вечера Соня жила в доме тети Фаины постоянно. Ася еще два раза заходила к ее родителям. Первый раз – чтобы забрать ее документы. Сони-на мать, опухшая, молчаливая и почти невменяемая с тяжелого похмелья, долго не понимала, чего от нее хотят. Потом, кажется, поняла, полезла искать по углам, по каким-то ящикам и коробкам. Наконец нашла пакет, завернутый в старую газету. Сунула Асе в руку, просительно пробормотала:
– На пиво бы… А? На однусенькую баклажеч-ку… А? Я ж все ж старалась… Рылась весь день…
– День только начинается, – сказала Ася, стряхивая с пакета вековую пыль. – У милиции тоже рабочий день начинается, между прочим. Трудовые будни! Об этом никогда не надо забывать.
– А я чего? – заметно испугалась Сонина мать. – Я ж безработная… На бирже стою. С меня взять нечего.
Очень удачно получилось, что Ася успела взять хоть этот пакет, завернутый в старую газету. Там оказались все документы – не только Сонины, но и ее родителей, и свидетельство о смерти деда, который оставил этот дом в наследство сыну, и копия завещания, и план застройки, и даже квитанции за коммунальные платежи. Правда – неоплаченные. Паспорта Сониных родителей Асю поразили. Старые, выданные еще до общего обмена. На фотографиях – молодые, красивые, веселые люди. Оказывается, мать Сони звали Эльвирой Максимовной. Девичья фамилия – Соболь. Эльвира Соболь, с ума сойти… Эльвира Соболь двенадцать лет назад вышла замуж за Николая Леонидовича Ничеева. Им обоим было по восемнадцать! Значит, сейчас – по тридцать! Ай-я-яй… В это просто невозможно было поверить. Можно было поверить, что эти кадавры тридцать лет после смерти лежали непогребенными… И как хоть Соня осталась живой? Да еще и более или менее здоровой. Только худенькая очень… Ничего, у тети Фаины постепенно поправится. У тети Фаины даже Митька стал постепенно поправляться, если верить напольным весам. На глаз-то незаметно было…
Второй раз Ася пошла к Сониным родителям, когда сгорел их дом. Не до конца сгорел, опять дальние соседи успели потушить. Не сгорела одна комната и примыкающий к ней сарайчик. Если бы лето – как-то можно было бы прожить. А глядя на зиму – никак, это даже Сонины родители понимали. Сидели в холодной комнате почти протрезвевшие от нервного потрясения, но с непривычки к трезвому состоянию совсем ничего не соображали, даже говорить не могли. И кажется, не понимали, что Ася им говорит. Она билась с ними почти час. Наконец до Сониной матери что-то дошло. Она уставилась на Асю ненавидящим взглядом, пошла синюшными пятнами и захрипела, трясясь в ознобе и хватаясь грязными руками за ворот драной ватной телогрейки:
– Опекунство ей… А?! Моего ребеночка отобрать хочет… А?! А потом чтоб мы обои померли!… Коля-а-а, эта колдунья наш дом сожгла!… Отдавай Соньку, ведьма, отдавай, отдавай… В милицию пойду…
– Ладно, – согласилась Ася. – Забирайте своего ребенка. Только сначала вам придется заплатить семь тысяч шестьсот двадцать три рубля. Столько мы потратили на одежду для Сони, на учебники, на питание… Чеки сохранились. Сумму она назвала наобум. Просто решила, что такая сумма должна их отпугнуть. Сумма действительно отпугнула. Родители Сони уехали без дочери на следующий же день в неизвестном направлении. Соседи сказали – в другую область. В глухую деревню, где у них какая-то родня есть. Дом, где можно зиму пережить. С тех пор о них не было ни слуху ни духу. Ася очень надеялась, что и летом они не появятся. Соня тоже на это надеялась. Боялась их возможного возвращения. Иногда плакала. Асе тоже иногда плакать хотелось. Положение почти безвыходное: она не имеет права практически ничего необходимого, полезного, да просто обыкновенного сделать для девочки, потому что у девочки, видите ли, есть родители, которые имеют право и должны это делать… Надо посоветоваться со Светкой о том, как можно хотя бы в детский санаторий летом Соню устроить. Без согласия родителей, чтоб они провалились! Хорошо хоть, что в школе, где учится Соня, все понимают и не требуют, чтобы на родительские собрания являлись эти кадавры…
