Светка вошла первая, свирепо поглядывая на пятнистых и жалобно приговаривая:
– Анастасия Павловна, вы только не расстраивайтесь…
М-да… Тут и правда расстроиться можно. Пятая палата, люкс с мягкой мебелью, железной решеткой на окне, отдельным туалетом и даже душем, стала тюремной камерой. Или казармой? Никакой разницы. Телевизор из палаты вынесли. Больших мягких кресел тоже не было. Диван остался, но был разложен и застелен, как постель. И появились три железные кровати. На одной из них рядышком сидели больной и квадратный, скованные наручниками. Маразм. Выражение лица у обоих было типа «отстали бы вы от нас, наконец». Два автоматчика стояли у двери. Один – у окна. Еще один сидел на диване, неловко натягивал бахилы.
– Значит, так, да?! – грозно начала Светка, на глазах накаляясь. – Значит, опять своими копытами топчете?! Та-а-ак…
– Светлана Алексеевна, чуть позже, ладно? – попросила Ася, грустно поглядывая на автомат, который ёрзал прикладом по чистому покрывалу – Сейчас мне хотелось бы знать, почему больного положили на оперированный глаз. Кто отдал такой приказ и чем при этом руководствовался.
– Да какой приказ… Положено пристегивать. Откуда мы знаем, как можно? – Квадратный искоса глянул на Асю, на Светку, отвернулся и тяжело вздохнул.
Больной тоже тяжело вздохнул и отвернулся в другую сторону.- Вам разве не сказали? – удивилась Ася.
– Никак нет! – хором отрапортовали автоматчики и квадратный.
– Брешут, – уверенно заявила Светка. – Сразу после операции должны были сказать.
– Так нас же тогда не было! – вскинулся квадратный. – Тогда же не мы были! Мы же только с двенадцати ночи! С двадцати четырех ноль-ноль!
– Ладно, – согласилась Ася. – Пока не будем считать это умышленным членовредительством. Пока будем считать это причинением вреда по неосторожности… Попрошу слушать меня очень внимательно.
И несколько минут она рассказывала присутствующим, что сделанная операция – это чудо, которое в очередной раз сотворил сам Плотников. И перед этим чудом надо благоговеть, холить его, и лелеять, и всячески ограждать от негативных факторов, каковыми может явиться вот то, то и то, и еще лежание на левом боку, поскольку оперирован левый глаз, и еще любые травмы головы, пусть даже этот глаз не задевающие, и еще резкие движения… Да, да, господин майор, это я вам говорю. Нельзя дергать больного за руку и заставлять резко подниматься и садиться… Все надо делать очень плавно и осторожно, иначе последствия могут оказаться самыми плачевными.
– Под трибунал загремите, – расшифровала Светка последнее заявление Аси. – Сядете все на пятнадцать лет. А я каждому еще и морду набью.
Аудитория, до этого слушавшая внимательно и серьезно, зашевелилась, заулыбалась и запереглядывалась. Не поверили. Напрасно.
– Не надо, Светлана Алексеевна, – печально сказала Ася. – Дело-то серьезное – работу самого Плотникова пытались испортить! Я не хочу, чтобы виновные отделались пустяками вроде трибунала и травм черепа… Если действительно хоть сколько-нибудь навредили – я сама ими займусь.
Аудитория перестала переглядываться и уставилась на нее с выражением лиц типа «ну, это уж вообще ни в какие ворота». Больной насмешливо хмыкнул.
– Вас это тоже касается, – предупредила Ася, глядя больному в переносицу.
И вышла из палаты, тихо прикрыв дверь. Не очень плотно.
– А она-то что может сделать? – раздался за дверью голос квадратного. – Котенок…
– Она-то как раз может что угодно, – зловеще ответила Светка. – Она такое может сделать, что мне даже представить страшно. Ася Пална у нас колдунья. Так что вы ее лучше не расстраивайте.
Глава 3
Впервые колдуньей Асю назвали соседи тети Фаины. Ася тогда уже начала работать в районной поликлинике. Кое-кто из соседей приходил к ней на прием. Потом домой стали приходить – чего, мол, по поликлиникам таскаться, если доктор рядом живет? Ася сначала сердилась. В самом деле, как люди простых вещей не понимают? Дома у нее ни инструментов, ни оборудования, ни медицинских карт больных, ни помощников… Но постепенно смирилась. В ее дом – вернее, в дом тети Фаины – люди шли не затем, чтобы она очки им подбирала. Чаще всего – за скорой помощью: мелкие, неопасные, но мешающие травмы, соринка в глаз попала, веко чем-то оцарапалось, какая-то насекомая тварь укусила. Постепенно у Аси и дома оказались кой-какие инструменты, перевязочный материал и медикаменты, необходимые для оказания первой помощи при таких пустяках. Пациенты, конечно, эти соринки в своем глазу пустяками не считали. Слух о докторе в соседнем доме ширился. Обрастал легендами о «легкой руке» и экстрасенсорных способностях. Людей приходило все больше. Исцеленные от песчинки в глазу благодарили, уходили, потом приходили с какими-нибудь смешными подарочками и приводили сватов, братьев, деверей или просто знакомых – новых пациентов, страдающих песчинкой в глазу. Тетя Фаина шоколадки и цветочки, которые самостийные пациенты несли Асе, забирала, но с самими пациентами вела себя сурово:
– Вы каким местом думаете, а? Человек весь день на работе, домой приходит – и опять до ночи работа! Сердца у вас нет! На каждого время тратит, силы тратит… Она ж все-таки не колдунья, чтобы в момент такую толпу вылечить! Она ж все-таки руками работает, а не волшебной палочкой машет!
– Да, – смиренно соглашались самостийные пациенты. – Не колдунья. Руками работает. Но руки-то у Аси какие! Куда там любой колдунье…
Но тогда о колдунье говорили еще так, вроде бы для красного словца. А после собаки титул стал практически официальным. Неоспоримым, как клеймо: колдунья.
Собака жила у соседей через дорогу. Огромный беспородный пес с характером как у вохра на пенсии. Не было ни одной проезжающей машины, которую бы он не облаял, ни одной кошки, за которой бы он не погнался, ни одного гостя, которого бы он согласился впустить в дом, и ни одного члена семьи, которого бы он слушался безоговорочно. Более-менее признавал хозяйку – она его все-таки кормила. Но и ей не позволял гладить себя – раздраженно отбрехивался и лез в конуру. Там хмуро пережидал, пока во дворе никого не останется, потом вылезал и опять начинал злобно облаивать машины, прохожих, воробьев, падающий с дерева лист и даже полотенце, сохнущее на веревке. Днем и ночью брехал, никакого покоя от него. Когда облаивать было некого – затевал собачьи скандалы. Высказывал ни с того ни с сего в адрес соседнего собачьего сообщества что-нибудь, наверное, страшно оскорбительное, сообщество тут же хором высказывалось в его адрес – и скандал на полчаса как минимум. Хозяева собак иногда тоже включались: «Да заткни ты свою шавку!» Тогда скандал длился дольше.
Поэтому, когда пес ни на кого не лаял двое суток, все, в том числе и хозяева, от внезапно обрушившегося на них блаженного покоя не сразу поняли, что он просто заболел. Хозяйка заглянула в конуру – там ли он вообще? Не жрет ничего. Пес был там, беспокойно возился, тер лапой морду, поскуливал… Вылез на зов, без интереса тронул носом миску с кашей, перешел к миске с водой, жадно вылакал всю воду, ожидающе поднял морду вверх. Тогда хозяйка и заметила, что у веря один глаз закрыт, дорожка от слез – по всему носу. Уже стали придумывать, как везти его к ветеринару, но тут заметили Асю, которая возвращалась с работы. Сунулись к ней: посмотри больного. Она удивилась: это же собака, а не человек! Хозяйка пса обиделась: да какая разница? Больной – он и есть больной, национальность значения не имеет. Национальность, упомянутая в этом контексте, потрясла Асю до глубины души. Этот аргумент перевешивал все, даже паскудный характер неожиданного пациента. Ася зашла в дом за физраствором, инструментами, салфетками, каплями – и отправилась на вызов.
