– Да ничего я их не учила, – ответила тетя Фаина. – Это они сами привыкли. Я коврики-то с хлоркой полощу, чуть-чуть, чтобы людям не воняло. А кошки запах чуют. Для них хлорка пахнет лучше, чем для тебя ваниль. Вот и кайфуют, твари гулящие. Да им это не вредно, ты не беспокойся.
Ася и не беспокоилась. В этом доме никому ничего не могло навредить. Мимо тети Фаины не могло ничего вредоносного прошмыгнуть незамеченным. А будучи замеченным, все вредоносное тут же без видимого труда дезактивировалось. Тетя Фаина даже руки Асе сумела вылечить, о чем Ася и не мечтала, не потому, что была склонна к меланхолии, а потому, что все-таки в мединституте училась. Знала пределы возможного.
– Ну вот еще, пределы какие-то, – насмешливо сказала тетя Фаина, внимательно рассматривая ее ороговевшие навсегда ладони, больно разгибая опухшие навсегда пальцы, ощупывая окостеневшие навсегда суставы. Тыльную сторону руки, даже щекой потрогала. – Ты, Аська, про всякие такие пределы при мне не говори. Не люблю глупости слушать. В мире никаких пределов не бывает. Пределы бывают только для того, кто их сам себе придумал. Вот у козы нашей предел мечтаний – кочан капусты сожрать и буханкой хлеба закусить. А предел свободы – это чтобы веревка подлиннее… Чтобы не рядом с колышком на привязи ходить, а даже и до боярышника возле забора дотянуться можно было. А у человека какие пределы? Если он себе предел ставит, так это и не человек уже, а та же коза.
И руки Асе вылечила. Траву какую-то заваривала, над паром велела держать подолгу, пока до самых локтей не прогревались как следует. Растирала кисти гусиным жиром, мазала медом, заставляла в пальцах карандаши вертеть, показала, как именно. Потом надо было разогретый воск в руках мять. Потом – учиться рисовать, вязать, вышивать… Потом тетя Фаина надела Асе на запястья что-то вроде браслетов, а на пальцы – что-то вроде колец, сплетенных из мелкого колючего бисера и шерстяной колючей нитки. Вид у этой бижутерии был диковатый, Ася сначала даже стеснялась с этими браслетами и кольцами ходить, но тетя Фаина снимать их запретила, и Ася не снимала. Через две недели заметила, что браслеты и кольца, сплетенные из грубой нитки и мелкого бисера, носят почти все девчонки на курсе – в моду вошло. А ей можно уже было не носить, у нее уже суставы не болели, пальцы стали опять тонкими и гибкими – хоть в косу заплетай. И очень сильными стали, гораздо сильнее, чем раньше были. Тетя Фаина почти ничего не запрещала руками делать, говорила, что для рук любая работа полезна, и чем больше разной работы – тем полезней. Просто надо знать, как что делать, чтобы не навредить, чтобы не вопреки замыслу природы. Пудовые авоськи в руках таскать – это вопреки замыслу природы. И брезент голыми руками стирать, полоскать, выкручивать – это тоже вопреки… Особенно в холодной воде. Вот руки и отказывают, если ими делают не то, для чего их природа задумала. А у глазного хирурга руки должны быть здоровые, надежные, сильные, спокойные, чуткие… Асины руки постепенно такими и стали. Тетя Фаина все время бдительно следила, что и как Ася делает своими здоровыми руками. Ася делала практически все – только что авоськи не таскала, – а руки оставались здоровыми. Еще и здоровей, кажется, становились. Значит, все правильно делала, по замыслу природы, а не вопреки ему. Потом, когда начала работать в отделении у самого
Плотникова, Ася уже сама рассказывала и показывала коллегам, что надо делать с руками по замыслу природы. Одну санитарку даже к тете Фаине возила, у санитарки руки болели сильно, никакие лекарства не помогали, никакие процедуры, она совсем отчаялась, даже думала, что придется работу бросать. Советам Аси не верила – что они понимают, молодые? Советовать легко, посмотрим, как запоет, когда у самой руки совсем откажутся шевелиться… Тетя Фаина и этой недоверчивой санитарке руки вылечила. И о том, что с Асиными руками было, рассказала. А санитарка рассказала всем в отделении. С тех пор все безоговорочно верили Асе, всем ее советам следовали очень старательно, Алексеев даже вязать научился, бабы носили браслеты и кольца, сплетенные из шерстяной нитки и колючего бисера… Правда, на работе не носили – за шерстяную нитку в отделении Светка с хрустом сожрала бы любого, даже самого Плотникова. Но за пределами отделения Светка и сама такой браслет носила. А в отделении все крутили в пальцах карандаши, ручки и даже пинцеты. Все время, совершенно машинально, привыкли уже.
Ася заметила, что крутит в пальцах карандаш. Левой рукой крутит, а правой – историю болезни листает. История была неинтересная, и болезнь неинтересная – ячмень на верхнем веке. Этот курящий депутат после парилки холодной водичкой облился. На следующий же день заметил, что веко воспалилось и болит, но к врачу сразу не пошел, ему некогда было – заседание какое-то важное. А через день – встреча с избирателями. А еще через день – еще заседание. А потом – опять баня, парилка и холодная водичка… А потом его привезли с таким абсцессом, что смотреть страшно было. И с температурой… Вот и чем он лучше любителя активного отдыха? Пора выписывать. На всякий случай напугать как следует насчет холодной водички после парилки – и пусть идет дальше заседать. Тем более что ему и самому здесь не нравится. Из отдельной палаты – можно сказать, из отдельного люкса с мягкой мебелью, телевизором, душем и туалетом – его переселили в четырехместную. Какому же депутату такое понравится? Он, конечно, не против пообщаться с электоратом, но не так тесно. Сначала даже что-то о депутатской неприкосновенности стал рассказывать, но, говорят, когда увидел автоматчиков, идущих рядом с носилками, на которых лежал больной в наручниках, о неприкосновенности забыл, прихватил из люкса свои шмотки и пошел в народ. Пора его выписывать, пора. Надоел уже. И у народа от непосредственной близости своего избранника настроение стало портиться, что на процесс выздоровления влияет неблаготворно… Вот интересно – почему зэка со всей этой пятнистой армией именно в люкс вселили? Ах да, это же единственное помещение на этаже, где на окне есть железная решетка. Или потому, что туалет есть. А то если каждый раз в общий водить – это каждый раз устраивать в коридоре крупномасштабные военные учения.
А Плотникова все нет. К чему ж готовиться-то? К экстренной операции или к приему больных вместо него? Больные будут разочарованы. Они же сюда к самому Плотникову идут. Очередь на лестнице стоит от двери кабинета, выходящей прямо на лестничную площадку, до первого этажа. Вот так, прийти с утра пораньше, отстоять два этажа – и попасть не к самому Плотникову, а неизвестно к кому. Неизвестно к кому они могли бы и в районную поликлинику сходить.
В дверь заглянула Люда:
– Ася Пална, вас кто-то к телефону.
«Кто-то» – это означало, что звонит чужой. Голоса мамы, тети Марты, тети Фаины и детей в отделении все знали. «Кто-то» мог быть кем угодно, от корреспондента местной телекомпании до жены курящего депутата, которая звонила каждый день по два раза, очень беспокоилась о здоровье мужа. Однако навестить ни разу за четыре дня не пришла. Еще часто звонили мамы выписанных после операции всяких любителей активного отдыха. Главным образом спрашивали, сколько калорий и витаминов теперь следует потреблять сыночку, чтобы восстановить прежнюю форму. Этих Ася не любила. Любила тех, которые спрашивали, какими аргументами теперь лучше всего пугать сыночка, чтобы как можно дольше удерживать его от дальнейшего активного отдыха, – вдруг удастся сориентировать на созидательную деятельность? Этим мамам Ася сочувствовала, говорила с ними охотно, придумывала аргументы, хотя почти в каждом случае точно знала, что никакие аргументы не помогут. Любители активного отдыха – это не по ее профилю, она не психиатр. Хотя и психиатр вряд ли поможет. Медицина бессильна.
