Поначалу Сварога лишь развлекало злопыхательство мохнатого
критикана, руссоиста доморощенного, забавляло, и не более того. Однако время
шло, и понемногу ему стало казаться, что Карах во многом прав. По крайней мере,
в данном случае.
Он впервые видел такие приборы и понятия не имел ни о их
принципе действия, ни назначении. Там были прямоугольники из дымчатого стекла,
установленные на треножниках и окаймленные цепочками разноцветных огоньков, чья
игра, переливы и перемещения определенно несли глубокий научный смысл;
замысловатые решетчатые конструкции и ажурные шары, наполненные сиянием всех
оттенков радуги; медленно вращавшиеся колеса со спицами из разноцветных лучей;
кубы, раструбы и полусферы словно бы из начищенного золота, усыпанные то
снаружи, то изнутри тонюсенькими стерженьками из того же материала с головками
из прозрачнейшего синего стекла; серые металлические ежи – и множество еще
более причудливых устройств, вовсе ни на что не похожих, казавшихся творением
шизофреника с технической жилкой, коего по оплошности санитаров заперли на
недельку на огромном складе телевизорного завода…
И уж тем более он не понимал смысла манипуляций, которые
ловко и уверенно проделывали операторы со всем этим сюрреалистическим
арсеналом, – они работали столь споро и загадочно, что казались то ли
могучими волшебниками, то ли валявшими дурака шарлатанами, намеренными продать
глупому провинциальному барону машину для вызывания дождя либо волшебную
крысоловку (сама подманивает, сама хватает, сама головы откручивает, успевай
мешок подставлять). Не понимал ни словечка из длинных фраз, сопровождавших
учено-полицейские забавы. Что поделать, коли ученье – свет, но неученых – тьма…
И все же поведение их со временем перестало быть секретом.
Потому что они все явственнее вели себя, как люди, потерпевшие поражение. Не
способные похвастать хотя бы крохотным успехом. Не нужно быть семи пядей во
лбу, чтобы в этом разобраться. Растерянно переглядывались, откровенно пожимали
плечами, мотали головами в ответ на вопросы Гаудина, заставлявшего некоторых
повторять манипуляции снова и снова. Все больше огней и цветных лучей гасло,
все больше приборов отключали и убирали в чехлы, выносили за дверь.
В конце концов Сварог уже не сомневался, что эти трое возятся со своим
радужным колесом, единственным оставшимся в строю устройством, из чистого
упрямства…
Похоже, того же мнения был и Гаудин. Какое-то время наблюдая
со стороны, он в конце концов подошел, решительным шепотом отдал короткий
приказ – и главный из троицы подчинился, зло нахмурясь, безнадежно махнул
рукой. Выключили и светящиеся спицы обода, отнюдь не ставшего колесом Фортуны.
Гаудин обернулся. Перехватив его угрюмый взгляд, Сварог поднялся
и подошел к нему через вестибюль, который уже привели в порядок, замысловатыми
устройствами подобрав всю устилавшую его неприглядную дрянь. Высокая рама
зеркала выглядела на стене довольно нелепо, Сварог мельком подумал, что следует
приказать слугам убрать ее к чертовой матери.
– Ну что? – спросил он вяло.
Гаудин пожал плечами, отводя его под локоток в самый дальний
угол:
– После вашего топора трудно провести быстрый анализ.
Ошметки… Это живые существа, органические объекты… были. Имеется некий фон, позволяющий
судить, что они обладали некими магическими способностями, не особенно
сильными.
– Ну, я к тем же самым выводам пришел без всяких
анализов, – хмыкнул Сварог. – Живые, конечно. С когтями – горло до
сих пор ноет, царапины вздулись… И насчет зачатков магии было нетрудно
догадаться: бьюсь об заклад, это они мне и били по мозгам несколько ночей
какой-то чертовщиной… Но ведь это не должно на меня действовать, а?
– Отсюда явствует, что мы столкнулись с чем-то качественно
новым, – сказал Гаудин без выражения. – Такое случается. Они пришли
из зеркала…
– Ценное наблюдение, – сказал Сварог. – Я и сам
начинал о том подумывать…
– Не язвите. – Лицо Гаудина было усталым и
печальным. – Все серьезнее, чем вам кажется. Таких прорывов в замках не
случалось очень и очень давно. Если добавить, что мы ничего не понимаем в
происшедшем…
– Что, совсем? – спросил Сварог сочувственно.
– Ну, не так чтобы… Я сформулировал бы иначе: мы примерно
понимаем, что произошло. Выражаясь предельно доходчиво для дилетанта, мы столкнулись
с известным теоретически и практически явлением, которое ученые именуют
длиннейшими, совершенно непонятными профану терминами… а мы, практики, – пробоем.
Пробой – это своего рода тоннель, возникающий на краткое время меж нашим
миром и другими пространствами, континуумами, уровнями, мирозданиями. Выберите
сами то определение, которое для вас более благозвучно и привычно… Вы понимаете
суть?
– Да, кажется, – сказал Сварог. – Нечто похожее на
Врата?
– Именно. Врата – одно из проявлений пробоя. Проявления многочисленны:
Заводи, например; не исключено, что и Древние Дороги… Только не требуйте у меня
разъяснений. Что такое Заводи, вы узнаете сами, посидев пять минут за
компьютером, а пути к Древним Дорогам закрылись так давно, что некоторые не
верят в их нынешнее существование, ими не занимались несколько тысяч лет. Итак,
произошел пробой. К вам нагрянули в гости некие твари из неведомого измерения.
В этом-то и загвоздка: мы не понимаем, откуда. И не понимаем, что им
помогло найти тропинку в наш мир. С зеркалами испокон веков связано немало
странностей… с некоторыми из зеркал, слава богу. Но в вашем случае – ни
аналогий в прошлом, ни объяснений.
– Хотите объяснение? – спросил Сварог. И тут же
вспомнил, что в серьезнейших делах категоричность здорово вредит. Добавил не
столь напористо: – Или, избегая скоропалительных выводов, рабочую гипотезу?
– Извольте, – спокойно кивнул Гаудин. – Рабочие
гипотезы тем и хороши, что позволяют давать полную волю фантазии, не возлагая
при этом на себя ответственность…
Не особенно ободренный этим замечанием, Сварог молча пошел
впереди. Они вышли под ночное небо, спустились по невысокой парадной лестнице.
У нижних ступенек стояла вимана Гаудина, ее окна ярко светились, и видно было,
как на первом этаже угрюмые специалисты размещают последние чехлы с загадочной
аппаратурой.
– Мы что, должны куда-то идти?
– Нет необходимости, – сказал Сварог. – Мы только
отойдем в тень, чтобы лучше были видны звезды… Взгляните вон туда, левее
флюгера, что изображает сову. Видите вы там что-нибудь в небе? На ладонь левее
и выше птичьей головы…
– Там звезды, – терпеливо произнес Гаудин с видом
человека, на своем веку встречавшего массу чудаков. – Насколько я помню,
вон та крупная, голубоватая, называется Марут. Что до других, вряд ли буду
столь категоричным. Астрономией я почти не интересовался, так уж получилось,
что в моей работе она не нужна… почти.
– А красная?
– Там нет красной. Десяток обычных, белых, и одна
голубоватая, Марут…
– Значит, вы ее не видите, – уныло сказал
Сварог. – А я вот ее вижу – именно там, похожую на пылающий в золе уголек.
И мой Карах ее видит. Он уверяет, что это – Багряная Звезда, та самая,
которая…
