Она вошла величественно, неспешно, как и подобает королеве,
пусть лишенной и тени власти задолго до появления Сварога. Размеренно
постукивая посохом с двумя коронами, снольдерской и уладской, остановилась
перед столом, шагах в четырех от Сварога. За ее спиной, за распахнутой дверью
Сварог видел, как в приемной толпятся Черные Драгуны со злобно-растерянными
лицами, держа руки поближе к эфесам мечей и рукоятям пистолетов. Судя по их
напряженным позам, Старая Матушка – она же Старая Королева, Старая Гадюка, кому
как больше нравится, – внушала бравым воякам если и не страх, то уж
почтительное опасение.
– Мельчает народец, – ровным, безразличным тоном
сообщила Сварогу Старая Королева. – Еще во времена моего дражайшего
батюшки люди были проще – достаточно было первому встречному капралу мигнуть, и
в два счета вогнали бы пику в спину, не посмотрели бы, что перед ними
королева-мать… А эти расступаются, в затылке пятерней скребут… Распустились.
Поднявшийся из-за стола Сварог молчал – благо к нему лично
попреки не относились, не он такие порядки устанавливал и не он этих людей
отбирал, – разглядывая нежданную визитершу с большим интересом.
Опомнившись, сделал повелительный жест, и драгуны захлопнули дверь, наверняка
радуясь, что нашелся кто-то, взявший на себя ответственность в столь щекотливом
деле.
Она вовсе не выглядела старухой – ей и было-то, вспомнил
Сварог, пятьдесят один. Высокая и статная, все еще красивая, без единой седой
ниточки в темных волосах. При первом же взгляде на нее возникли стойкие
ассоциации со строгой учительницей, привыкшей справляться с любым скопищем
шалопаев.
– Вот это, значит, и есть знаменитый король Сварог, –
продолжала она спокойно. – Тот самый, что сшибает короны, как спелые
груши, а теперь вот и до нашего захолустья добрался… Кто же вы мне, согласно
этикету? Дражайший кузен? Нет, у меня в роду были и Барги, а вы, хоть и
приемный, но полноправный Барг, так что нужно как следует подумать…
– Предпочитаю самое простое обращение – «ваше
величество», – сказал Сварог решительно, подумав, что пришла самая пора
перехватывать инициативу и напомнить о кое-каких реалиях. – Незатейливо,
быть может, но вполне отвечает положению дел…
– Это намек на то, что бедной старой затворнице следует
сразу уяснить свое место посреди решительных перемен?
– Ну отчего же «старой», моя дражайшая родственница? –
спокойно улыбнулся Сварог.
– Неплохо, – заключила Старая Королева. – Ни тени
раскаяния в глазах. И правильно, откровенно говоря. Слезы лить по несчастным
моим загубленным деткам не собираюсь, уж такое я чудовище, – очень уж
ничтожными и никчемными выросли. Будь я мужчиной, могла бы, по крайней мере,
утешаться предположениями, что детушки вовсе и не мои, но женщине от
материнства не отвертеться никак, сама, увы, эту бледную немочь рожала… Вот и
довели до полного краха династию, узурпатора на выручку звать пришлось… И ведь
имеет место всеобщее ликование, ничего с этим не поделаешь…
– У вас был свой человек среди заговорщиков? – спросил
Сварог. – Очень уж вовремя вы исчезли из замка… Я плохо знаю тех, кто
мне… помог, но крепко подозреваю, что они и против вас хотели предпринять…
энергичные меры…
– А сами вы не знаете, ваше величество?
Сварог впервые за все время разговора опустил глаза:
– Я был уверен, что их просто арестуют и заставят подписать
отречение…
– Если вы так думали, милейший, вам еще тянуться и тянуться,
чтобы стать настоящим королем, – отрезала Старая Королева. – Кто же
это оставляет низложенного предшественника живым? Это, хороший мой, против
традиций. Если кому-то вздумается затеять новый заговор, лозунгов и знамен даже
искать не нужно: вот он, бедненький, обиженный, свергнутый, престольчик у
сюсеньки малюсенькой отобрали злые дяди, ай-яй-яй… Опередили вы меня,
любезнейший родственник, – я как раз стала понимать, что ядами и стилетами
немногого добьешься, что нужно по старой традиции гвардию возмущать…
– Ну, тут уж – кому как повезет, – сказал Сварог.
– Можно к вам, милый родственник, обратиться с серьезной
просьбой? Если вы намерены от меня избавиться решительно и бесповоротно,
сделайте это пристойно. Меня всегда ужасала непристойная, вульгарная смерть.
Взять хотя бы королеву Аугле – в поганой темнице, кишащей крысами и тараканами,
трое вонючих доезжачих душили грязной веревкой… Хрип, язык наружу вывалился,
дерьмо течет… А потом, не мытую месяц и в рубище, где-то на заднем дворе
закопали… – По ее лицу промелькнула гримаса нешуточной брезгливости. – Нет
уж, предпочитаю что-то более приличествующее моему положению: если уж на
эшафот, то с полным соблюдением надлежащего этикета – войска шпалерами, народ в
праздничном, корону снимают с головы и уносят на подушке четверо дворян, палач
в белом, барабанная дробь, позолоченный топор… Если вздумаете обвинить меня в
каком-нибудь страшном заговоре – готова подыграть абсолютно во всем. Лишь бы церемония
была обставлена по-королевски. Одно немаловажное уточнение: не хочу, чтобы
припутывали черную магию. Я не слишком дерзка в просьбах?
– А пощады просить вам, конечно, кажется чересчур
унизительным? – с интересом спросил Сварог, успевший оценить собеседницу
по достоинству: она говорила совершенно серьезно, какие там шуточки…
– Если вы твердо решили со мной разделаться, никакие мольбы
не помогут, а прельстить мне вас нечем: кладов не зарывала, серьезных тайн не
знаю, а для постели вашей я старовата, конечно, – у вас ведь молоденьких
невпроворот, доходили до меня кое-какие сплетни и донесения… Жить, конечно,
хочется, – сказала она просто и открыто. – Но к чему унижаться, если
это все равно не спасет? Взойдешь на эшафот с достоинством – по крайней мере,
память останется, какой-нибудь щелкопер в хроники вставит, распишет со всем
восторгом. Меня всегда восхищала историческая фраза короля Хея перед плахой:
повернулся человек к палачу и этак небрежно, через губу, процедил: «Дышите в
другую сторону, любезный, от вас луком несет…» Не слышали? А ведь у вас в Глане
дело происходило, хоть и давненько…
– Интересно, как бы вы поступили на моем месте? –
задумчиво спросил Сварог.
– К чему гадать? Местами нам все равно не поменяться, у
каждого свое…
Дверь шумно распахнулась, и в кабинет ворвался князь Гарайла
– запыхавшийся, в расстегнутом мундире. Поведя налитыми кровью глазами, он
облегченно вздохнул, привалился спиной к косяку, держа руку на эфесе меча,
отдышался и с видом кота, словившего, наконец-то, хитрющую мышь, замурлыкал:
Мамочка моя, мама,
Полно меня стеречь!
Когда девчонка упряма,
Силком ее не уберечь…
Зря, что ли, говорится:
«Сладок запретный плод»;
Когда взаперти девица,
Сильнее любовь влечет…
Не удостоив его и взглядом – лишь слегка повернув голову в
сторону генерала, Старая Королева произнесла восхитительно ледяным и
равнодушным тоном, заставившим Сварога про себя взвыть от зависти (сам он еще
не достиг таких высот в обращении с голосом и интонациями):
