– Ты освободила Вилли Мак-Коя от Странника, когда он
завладел телом Вилли. Ты некромантией прогнала Странника прочь.
Вилли был одним из самых маломощных наших вампиров. Работал
он менеджером в «Смеющемся трупе», нашем комеди-клаб. Странник – вампир из
Совета. Он явился в город «лично», только он путешествовал, перепрыгивая из
тела в тело. Мог использовать тело любого вампира, недостаточно сильного, чтобы
ему противостоять. Вилли он подчинил и попытался его использовать, чтобы ранить
меня. Я тогда, используя собственную кровь и свою связь с Вилли, нашла его в
той темноте, куда запрятал его Странник, нашла и вызвала обратно в его тело.
Я осторожно, потому что с этим общением умов никак не могла
освоиться, промыслила:
– Я случайно когда-то подняла Вилли из гроба в дневное
время. У меня уже образовалась с ним связь, которой нет с Реквиемом.
Он мысленно шепнул мне:
– Ardeur дает тебе с ним связь, которой не было с
Вилли.
– Как же я буду использовать некромантию, чтобы
освободить его от ardeur'а, когда я рассчитываю на ardeur как на свою связь с
ним? Бессмыслица.
– Некоторый порочный круг имеется, ma petite, но что ты
теряешь? – Он наконец заговорил вслух. – Посмотри на него.
Я как можно сильнее прижалась к Жан-Клоду, потом обернулась
и посмотрела на Реквиема. Он смотрел на нас, как умирающий от жажды в дюймах от
прохладной глади озера, будто между ним и водой – стекло. Наконец-то до меня
дошло кое-что.
– Он же не просто ardeur'а жаждет, ему кровь нужна. Он
ранен, и ему нужна кровь.
Жан-Клод успокаивающими движениями провел руками по моей
спине.
– Oui, но ardeur пересиливает другую жажду.
– Я думала, это невозможно.
– Я это видел у Белль. Видел, как она отдавала ardeur
вампирам, которые пренебрегали ради этого жаждой крови, пренебрегали до тех
пор, пока однажды ночью не оставались в гробах, не в силах из них выйти.
– Она это делала намеренно.
– Ей хотелось посмотреть, может ли ardeur сам по себе поддерживать
других вампиров. Ей хотелось путешествовать с нами по Европе, но взятие крови
оставляет следы и выдает нас. Ardeur следов не оставляет.
Я посмотрела на Реквиема:
– Физических следов.
– Oui, знаки есть, но ничего такого, что могли бы
распознать власти. Ничего, что могло бы выдать ее план.
– Но у нее не вышло, – сказала я.
– Она умела делиться ardeur'ом с другими, и они
питались им. Она умела поддерживать саму себя с его помощью достаточно долго,
как могу я, но если ardeur – не истинно твой дар, которым ты владеешь, то
надолго его не хватает.
– Странник… – начала я.
Он остановил меня поднесенной ко рту рукой и сказал у меня в
голове:
– Тише, ma petite.
Я подумала:
– Ты сказал не говорить мысленно, потому что некоторые
из других мастеров вампиров могут нас подслушать.
– Они все еще мертвы для мира, но в этой комнате нас
могут услышать.
– Ты им не доверяешь?
– Я не хотел бы широко оповещать о том, что ты смогла
заставить что-то делать члена совета.
В этом был смысл. И я подумала медленно и тщательно:
– Странник брал у меня кровь, когда я вызвала Вилли. Я
его вызвала кровью.
– Тогда накорми нашего Реквиема.
Эта идея не показалась мне удачной.
– Когда-то он брал у меня кровь. Что если наша проблема
отчасти связана с этим? Ашер считает, что любого вампира, бравшего мою кровь,
влечет ко мне.
– Ты очень вкусна, ma petite.
– Дело не только в этом, тут еще что-то есть.
– Мы хотим, чтобы наши вампиры были к нам привязаны, ma
petite, вот почему привязываем их клятвой на крови. Мы только не хотим доводить
их до такого уровня рабства.
Я была у него в голове достаточно близко, чтобы ощутить, что
он в это верит. Ему не нравилось видеть околдованного Реквиема.
– Тебе это внушает почти такую же жуть, как мне.
Почему? Ведь это же укрепляет нашу власть и силу?
– Может быть, но я не приглашал в наши земли Реквиема
или кого бы то ни было, чтобы поработить. Я предлагал кров, но не оковы.
– Огги сказал, что ты бываешь сентиментален себе во
вред.
Он сказал вслух:
– Может быть. Но ты мне показала, что сентиментальность
– это не всегда плохо.
Я посмотрела в это невероятно красивое лицо и ощутила, как
растет во мне любовь почти как физическая сила. Она заполнила меня, раздуваясь
вверх, пока не заболело в груди, не перехватило горло и не стало жечь глаза.
Послушать, так глупо, но я любила его. Любила его целиком, но более всего то,
что любовь ко мне сделала его лучше. От его слов, чему я научила его насчет
сентиментальности, мне захотелось плакать. Ричард каждый раз напоминал мне, что
я холодна и кровожадна. Если бы это было так, я не могла бы научить Жан-Клода
тому, что он сейчас сказал. Нельзя научить тому, чего не знает сам учитель.
Он поцеловал меня, поцеловал нежно, одна его рука скрылась у
меня в волосах. Отодвинувшись, он прошептал:
– Никогда не думал, что увижу у тебя такой взгляд,
такой взгляд, когда ты смотришь на меня.
– Я люблю тебя, – сказала я, касаясь его руки у
меня на лице.
– Я знаю, но есть разные виды любви, ma petite,
одинаково реальные, но… – Он улыбнулся. – Я думал, такую ласковую
нежность ты оставляешь для других.
– Каких других? – спросила я, не в силах оставить
это без прояснения.
Он глянул на меня укоризненно, будто я знала ответ, и – да,
наверное, знала. Ричард почти до отчаяния ревновал к Мике и Натэниелу, но впервые
я сейчас поняла, что и Жан-Клод тоже ревнует. А ревность – это всегда больно. И
мне стало жаль, что я дала ему повод сомневаться, как сильно я его люблю. Он
никогда не стал бы держать меня за руку в родильном зале или пылесосить полы,
но в пределах его образа жизни я могла просить его о чем угодно.
– Не хотел бы прерывать этот праздник любви, –
сказал Лондон таким тоном, что ясно было: он как раз хотел бы прервать, и, быть
может, грубо, – но не попытаться ли тебе освободить Реквиема? Или ты не
собираешься этого делать, и все – пустые разговоры?
– Лондон! – произнесла Элинор, сумев вложить в
одно слово достаточно серьезное предостережение.
– У меня есть основания для такого цинизма, Элинор.
Слишком много раз у слишком многих мастеров я напарывался на разочарование.
– Как все мы, – отозвался Нечестивец.
