Я вспомнила последний раз, когда она была ко мне метафизически
так близко, и подумала о том единственном, чем она тогда не в силах была
управлять – о волке. Тогда мне понадобилась моя связь с Ричардом и близкое
соседство Джейсона, чтобы пробудить во мне волка и прогнать тьму, но сейчас мы
были ближе друг к другу, волк во мне и я, и он пришел. Большой светлый волк с
темными отметинами выпрыгнул из тьмы, и глаза его горели карим огнем. Он встал
между темнотой и мною. Он дал мне запустить пальцы ему в шерсть, и как только я
коснулась его, снова смогла дышать. Запах ночи никуда не делся, но он был не во
мне.
Тьма разбухала вокруг меня огромным океаном мрака, нарастала
волной, готовой ударить в берег. Волк рядом со мной напрягся, совсем настоящий.
Я ощущала его кости, мышцы под шкурой, он прижимался ко мне. Я чуяла запах его
страха, но знала, что он меня не бросит. Он останется и будет меня защищать,
потому что если умру я, умрет и он. Это не был волк Ричарда, это был мой волк.
Не его зверь – мой.
Черный океан взметнулся вокруг стеной, и кровать была в нем
как крошечный плот. Потом бросился на нас с воплем тысячи глоток, и я узнала
этот крик – жертвы, полчища, бесчисленные поколения жертв.
Волк прыгнул черноте навстречу, и я ощутила зубы,
вонзающиеся в плоть. Это мы укусили ее. На миг я увидела комнату, где лежало ее
истинное тело, за тысячи миль отсюда. Оно дернулось, грудь ее поднялась в
резком вдохе. И выдохом раздалось одно слово, отдаваясь эхом:
– Некромантка.
Сон развалился, и я очнулась с криком.
Глава 22
Спальня Жан-Клода сияла лампами. Мика стоял на коленях,
глядя на меня, тряс меня за плечо.
– Слава Богу, Анита! А то мы не могли тебя разбудить.
Я успела увидеть Натэниела на той стороне кровати, и
Жан-Клода рядом с ним. Я была в отключке так долго, что он успел умереть и
ожить снова. Целые часы отдала этой тьме. Еще в комнате были Клодия, Грэхем и
прочие. Значит, действительно часы, и снова их смена.
У меня было время все это заметить и подумать, а потом волк
из моего сна попытался вылезти из меня.
Ощущение было – будто кожа на мне стала перчаткой, а волк –
рукой. Он заполнял меня, невозможно длинный. Я ощущала, как его ноги
вытягиваются мне в конечности. Но конечности у нас были разной формы, кожа не
подходила. Волк пытался подогнать ее по себе.
У меня пальцы согнулись, пытаясь сформировать лапы, а когда
это не получилось, волк попробовал сделать лапы из человеческих пальцев. Я
кричала, держа руки вверх, пыталась набрать воздуху, чтобы объяснить. Но это
было лишнее, потому что мое тело начало рвать само себя на части. Как будто
каждая кость, каждая мышца пытались освободиться от всех прочих частей тела.
Боль от этого невозможно описать. Части тела, которым никогда не полагалось
двигаться, зашевелились. Как будто мясо и кости хотели выйти наружу, освободив
место для чего-то другого.
Мика прижал мою руку к кровати вместе с плечом, Натэниел –
другую руку, Жан-Клод придавил одну ногу, Клодия – другую. Они орали:
– Она перекидывается!
– Она потеряет ребенка! – кричала Клодия. –
Да держите же ее, черт побери!
Грэхем навалился мне на талию:
– Я не хочу делать ей больно.
Что-то у меня в плече хлюпнуло – влажный сосущий звук,
который от собственного тела никогда слышать не хочется. Я взвизгнула, но мое
тело не обратило внимания. Оно хотело рвать себя на части, хотело себя
переделать. Волк был здесь, прямо под кожей. Я ощущала, как он толкается,
толкается, рвется наружу. Другие тела наваливались на мое кучей, и вскоре уже
их тяжесть держала меня, но мышцы и связки продолжали дергаться.
Меня сотрясла судорога, заставившая державших меня
перехватить руки. Чья-то рука оказалась у меня перед лицом, и я почуяла запах
волка. Мой волк принюхался к бледной коже, и подумал – не словами, не образами,
а какой-то смесью их. Стая. Родные. Безопасно.
Рука отодвинулась, с ней ушел успокаивающий запах. Волк
попытался прыгнуть за ним, за ним, но другие запахи удержали меня. Леопард,
крыса, и что-то еще не мохнатое, не теплое. Ничего, что нам было бы в помощь.
Волк стал когтить мне горло изнутри, будто рвался наружу,
расширить хотел, чтобы выбраться. И не мог, не мог, сидел в капкане. Капкан!
Я хотела вскрикнуть, но крик застрял в глотке, вместо него
вырвался низкий, траурный вой. Он прорезал гул возбужденных голосов, заставил
застыть прижимающие руки, отдался эхом, затихшим во внезапной тишине. И когда
эхо затихло, зазвучал другой голос, высокий и сладкий, и третий, более
глубокий, на миг слившийся со вторым в торжествующей гармонии. Потом один из
них упал на пару октав, нарушив гармонию, но в этом диссонансе была тоже
гармония своего рода.
Я ответила им, и на миг наши голоса наполнили воздух
вибрирующей музыкой. Прижимающие меня тела соскользнули прочь, запах волка стал
ближе. Моего лица коснулась рука, я повернулась к ней, прижалась щекой, ощущая
запаховую карту всего, чего эта рука сегодня касалась, но в основе этих запахов
был волк. Я попыталась поднять руки, прижаться кожей к коже, но поднялась
только одна. Что-то в левом плече сломалось, и эта рука меня не слушалась.
Страх пронзил меня раскаленной молнией, я захныкала, и теплая шкура прижалась
ко мне ближе. Никогда раньше не знала, что в запах можно завернуться, как в
чужую руку. Но сейчас я обняла себя этим запахом, так его вдыхая, что он
обволок меня, как объятие.
Продолжая прижимать к себе эту руку, я подняла глаза, вдоль
нее, выше, пока не увидела черную рубашку и потом – лицо Клея. Глаза у него
были волчьи, и мой волк знал, что это я сделала. Я вызвала волка в нем, и тот
ответил.
Кровать рядом с нами шевельнулась. Оторвавшись чуть от руки
Клея, чтобы понюхать воздух, я обернулась. Это был Грэхем, но поняла я это
сперва носом, а не глазами. Такой был теплый запах, такой чудесный. Здоровой
рукой я потянулась к нему, чтобы унести с собой немножко этой теплоты и чуда.
Я коснулась его груди, и только тогда поняла, что он голый.
Как будто иерархия моих чувств перевернулась с ног на голову. Обоняние,
осязание, зрение – приматы так не думают, так думают собачьи. Мне смутно
вспомнился вид гладкого, мускулистого тела Грэхема, но запах от него был свой,
правильный. А не одеждой определяется, кто свой и правильный, а кто нет. Однако
прикосновение моей руки к теплой твердости голого тела вспугнуло меня, будто
неожиданное. Мысли путались.
Я уперлась рукой ему в грудь, чтобы он не подвинулся ближе.
Теперь я его видела, а не только смотрела, и видела, что он весьма рад быть при
мне голым. А вот это меня разозлило. У меня все болит, мышцы жжет, ноет в таких
местах, где вообще ничего не должно ощущаться, а он, понимаете ли, возбуждается
оттого, что мы так близко голые. Черт бы его побрал.
Оказалось, что человеческий голос у меня еще есть.
