На меня волной накатила опустошенность. Не только оттого,
что я беременна, тут все сразу было. Слишком много произошло в эту ночь.
Мика обнял меня сзади, Натэниел смотрел мне лицо, приподняв
мне подбородок и глядя в глаза. Очень нежно улыбнувшись мне, он сказал:
– Ты вымоталась.
Я кивнула; его пальцы остались у меня на подбородке.
Он поцеловал меня в губы, все еще ласково, без
настойчивости. Взяв за руку, он повел меня к кровати. Мика убрал руки с моих
плеч, но взял за другую руку, и Натэниел вел нас обоих.
Кровать сегодня была декорирована красным. Алым, от
балдахина на четырех стойках до груды подушек. Простыни под покрывалом тоже
будут гармоничного или резко контрастного цвета. Когда-то Жан-Клод использовал
в убранстве только черный и белый цвета. Я пожаловалась, что мне это не
нравится. И до сих пор помню ту первую ночь, когда кровать была декорирована
красным. Я тогда перестала жаловаться на монохромность, испугавшись, что он еще
чего-нибудь придумает.
Натэниелу пришлось отпустить мою руку, чтобы отвернуть
покрывало с горы подушек. Простыни оказались черные – как мазок темноты на
красном фоне. Еще подушки поменьше громоздились на двух креслах возле фальшивого
камина. Благодаря современным технологиям там действительно могло гореть пламя,
но всегда, когда я бывала у Жан-Клода, я там видела только старинный веер за
стеклом.
Натэниел и Мика стали сновать туда-сюда как муравьи, пока
кресла не оказались завалены подушками, и на кровати их тоже еще много
осталось.
Жан-Клод подошел и встал по ту сторону кровати от меня, и мы
глядели друг на друга поверх разлива красного и черного шелка. Разлива – это
точное слово, кровать была куда больше двуспальной. Я ее называла «кровать
оргийного размера», но на самом деле мы с Жан-Клодом такого здесь не
устраивали, и не хотелось бы намекать, что без меня нечто подобное происходит.
Просто я никогда такой большой кровати не видела. Нет, не совсем верно – у
Белль была кровать такого размера. Черт, зря я об этом подумала. Сразу какой-то
холодок пробежал по коже.
– В чем дело, ma petite? – спросил он.
Я покачала головой. Сообщать о своих наблюдениях насчет
сходства кроватей мне не хотелось – будто от этого факт стал бы еще более
реальным.
Мика и Натэниел вернулись к кровати, Мика остановился и
посмотрел на нас обоих. Натэниел стал расстегивать рубашку.
– Может, подождать стоит, – сказал Мика, все еще
глядя на нас по очереди.
Натэниел продолжал расстегиваться.
– Разберутся, – сказал он.
Потом снял рубашку и подошел к большому гардеробу – темное
дорогое дерево в тон кровати. Гардероб был пуст, если не считать нашей запасной
одежды – Натэниела, Мики и моей. У Жан-Клода есть особая комната размером с
небольшой склад, набитая одеждой. Время от времени он вешает оттуда в гардероб
какой-нибудь наряд, но большей частью здесь бывает чисто и пусто – такую
привычку Жан-Клод приобрел, когда ему приходилось регулярно принимать
незнакомых. В комнате, где устраиваются свидания на одну ночь, ценных вещей не
держат. Сейчас Жан-Клод не устраивал свиданий на одну ночь ради кормежки или
траха, но старые привычки держатся долго. А вампиры, как я когда-то выяснила,
если заведут себе привычку, от нее уже не отказываются. Поговорка есть на эту
тему, насчет старой собаки и новых штук.
Натэниел вернулся к кровати, раздетый буквально догола, и
мне стало на секунду неудобно. Я его столько раз видела голым, что не
сосчитать, и в присутствии Мики и Жан-Клода тоже столько раз, что не сосчитать.
Чего ж это я вдруг покраснела?
Натэниел забрался в кровать, накинув на себя простыню ровно
настолько, чтобы я на него не прикрикнула. Дай ему волю, Натэниел, думаю,
всегда ходил бы голым. Сейчас он лег на красные и черные подушки, волосы
остались заплетены в косу, так что красный и черный шелк был рамой для его
лица. Оно стало мужать последнее время: костная структура, которая лишь
угадывалась полгода назад, стала рельефнее, мужественнее. От миловидности,
какая бывает у юношей, он сдвинулся к мужской красоте, до которой они чаще
всего дорастают. И еще за те полгода, что мы вместе, он вырос по меньшей мере
на дюйм, в двадцать лет рос, как другие в семнадцать или раньше. Генетика –
штука чудесная, но непонятная.
Он улыбнулся мне, очень мужской, полностью мужской улыбкой.
Польщенной улыбкой – он знал, что я смотрю на него, и ему очень, очень
нравится, как на меня это зрелище действует. Он уже полгода спал в моей
постели, около месяца уже спал в ней голый, а я все смотрю на него, как в
первый раз.
Я отвернулась, покраснев.
– Ложись, Анита, – сказал он. – Ты сама
знаешь, что хочешь.
Злость вспыхнула мгновенно. Когда я подняла на него глаза,
то уже не краснела.
– Натэниел, я не люблю, когда лучше меня знают, что я
хочу и чего не хочу.
Он вздохнул и сел на кровати, мускулистыми руками охватив
колени.
– Не позволяй этой истории с ребенком отбросить тебя
обратно, Анита. Ты уже намного расширила свою зону комфорта, не стоит терять
свои достижения.
– Что именно ты имеешь в виду? – спросила я,
упираясь руками в бока и радуясь, что злюсь. Злость куда лучше, чем грусть,
испуг или смущение.
Лавандовые глаза стали серьезны – не испуганы или
встревожены, но серьезны, как у взрослого.
– Ты действительно хочешь, чтобы мы это сделали?
– Что сделали?
Он вздохнул и сказал:
– Почему тебе неуютно, что я голый?
Я открыла рот, закрыла, и наконец тихо ответила:
– Не знаю.
Это была правда. Глупо, но правда.
Мика подошел ко мне, осторожно ко мне прикоснулся. Я обвила
его руками, он прижал меня теснее, и я ткнулась лицом ему в шею, ощущая его
теплый запах, и от одного этого что-то отпустило меня, что-то жесткое и
холодное. Я вдыхала его аромат, и под запахом чистой кожи и лосьона после
бритья был вот этот запах, от которого морщится нос, почти острый запах
леопарда. Родной запах.
Он сказал прямо мне в шею:
– Анита, пойдем спать.
Я кивнула, прижимаясь к нему.
И ощутила кожей, как его губы раздвинулись в улыбке. Это
ощущение очень было мне знакомо – значит, я часто заставляла его улыбаться,
прижимаясь ко мне губами. Наверное, так.
Он отодвинулся и стал расстегивать воротник. Ему надо было
еще снять галстук. Я стояла и смотрела, как обнажается загорелый торс, но
вместо радости от такого зрелища я ощутила, как снова возвращается неловкость.
Я коснулась его руки, остановила его, когда он расстегивал
манжеты.
– Погоди минутку.
Он обратил ко мне озадаченный взгляд.
