– Сэмюэл – всего лишь второй из известных мне мастеров
вампиров, у кого есть взрослый ребенок или дети. Это… очень непривычно.
Мика чуть сильнее прислонился к руке, которую держал.
Натэниел теснее прижался к спине, хотя пистолет мешал ему быть таким уютным,
каким я хотела бы. Они знали, о чем я подумала, а может быть, подумали о том же
– или чем-то очень близком.
Теа склонила голову на другой бок, и ничего водного это мне
не напомнило. Это было движение хищной птицы, вымеряющей дистанцию до моего
глаза.
Я поежилась. Господи, сделай так, чтобы я не была беременна.
Все еще горячечными пальцами она тронула меня за лицо.
– Не я проложила эту морщину печали между темной
красотой глаз твоих.
Я отодвинулась от прикосновения.
– Очень поэтично. Давай займемся делом, Теа, луна
уходит.
Она улыбнулась – точно как Том перед тем, как он покраснел,
прикусил губу и признал, что хочет со мной секса. Близнецы были очень на нее
похожи, если не считать глаз.
– Хорошо, но твоим мужчинам придется отойти. Я не знаю,
какой может быть эффект, если в этот момент они будут к тебе прикасаться. Они
могут всерьез пробудить ardeur, или…
– Или что? – спросила я.
– Или укрепить твои щиты, и я вообще не смогу проверить
твою силу. – Она шевельнула бледными плечами, будто пожала, но движение не
совсем такое. – Я буду обращаться с тобой, как обращаюсь с Сэмюэлом. Я
тебе буду говорить правду, но я просто не знаю наверняка. Если бы ты была
вампиром, я бы могла знать, но ты и больше, и меньше чем вампир. Ты не просто
одно или другое, а и то, и другое, и много еще что. И это, я думаю, меняет
вокруг тебя правила силы и магии.
Глубоко вдохнув, я медленно выдохнула и кивнула. Потом я
шагнула вперед, а Мика и Натэниел – назад, давая мне место. Не думаю, что
кому-то из нас нравилась эта мысль, но если я ее требованиям не отвечаю, то
тремя весьма неаппетитными яблочками у меня на столе будет меньше. Ура.
Она снова взяла меня в объятия, и я не отбивалась. Я ее даже
сама обняла. На этот раз она не стала держать меня за голову – поверила, что я
дам себя поцеловать.
Мне пришлось встать на цыпочки – то есть ее рост был ближе к
шести футам, чем я думала. Я поймала себя на том, что тянусь к ее щеке ладонью,
будто этого поцелуя хотела. Иногда я прикасаюсь к чужому лицу, потому что это
интимно. Иногда потому, что рука на чужом лице позволяет контролировать
поцелуй, чтобы он не вышел за рамки. Угадайте с двух раз, какова была на этот
раз причина. Первая догадка не считается.
Глава 7
Она поцеловала меня, и на этот раз я не противилась. Я
позволила себе растаять, прижимаясь к ее телу, а ей – пить из моего рта. В
поцелуе, особенно открытыми губами, есть момент, когда ласка языка и губ
переливается через какую-то черту, и ты отвечаешь на поцелуй. И я ответила,
ответила, поцеловала ее, как надо было целовать, полностью, глубоко, пробуя ее
на вкус.
Оторвавшись, я прошептала:
– У тебя вкус соли.
Она выдохнула ответ мне в рот, притянув меня снова в
поцелуе:
– У тебя вкус крови.
Дыхание ее заполнило мне рот, ласкало заднюю стенку горла. И
вкус у него был чистый и свежий, как у ветра с океана.
И губы ее на вкус были, как будто она только что глотнула из
океана. Я лизнула ей губу и обнаружила, что полные ее губы покрыты белесым
налетом. Это не было иллюзией, это было взаправду.
Я сглотнула соленый вкус ее губ, глядя на нее, чувствуя
сама, какое у меня удивленное лицо.
– Как…
Но я не договорила, потому что проглотила я не вкус соли – я
проглотила силу ее.
И услышала шепот океана у берега. Услышала его, как музыку.
Оглядела комнату – хотела спросить, слышит ли еще кто-нибудь. Хотела я
взглянуть на Мику, на Натэниела, но не они перехватили мой взгляд – Томас
глядел на меня жадными, расширенными глазами. Его брат рухнул в двойное кресло
и зажал уши руками, раскачиваясь взад-вперед. Кристос сопротивлялся – тому, что
накатывало на него, что бы это ни было, – но Томас даже сопротивляться не
хотел. Самсон вцепился руками в спинку кресла, и глаза его совсем утонули в
черноте, как у слепого. Женщина и другой мужчина, которые с ними приехали,
обратили ко мне черные глаза. Женщина обхватила себя за плечи, будто от холода
или от испуга. Мужчина намертво вцепился рукой в собственное запястье –
типичная поза спортсмена, превратившаяся в тяжелую и напряженную, как будто
если он свою руку отпустит, то сделает что-нибудь нехорошее. И последними я
встретила глаза Сэмюэла. Они посветлели от вампирского огня, пылающе-карие с
искорками зеленого пламени в глубине. Все они это слышали – этот шепчущий,
искусительный звук. Океан звал, и я не знала, чем ответить.
Я все еще вглядывалась в глаза Сэмюэла, когда ощутила руку,
что гладила мне плечо. Я обернулась – рядом с нами стоял Томас. Теа стала
высвобождаться из моих рук, передавая меня в руки Томаса, так что объятие не
прервалось, только руки сменили друг друга.
Вокруг нас задвигался народ, я увидела лицо Мики, он шевелил
губами, но я его не слышала – я слышала только вздохи и эхо моря. Томас
коснулся моего лица, повернул меня к себе, заговорил, и его слова несли
рокочущий звук прибоя на гальке:
– Ты слышишь мой голос?
Я кивнула, прижимаясь лицом к его ладони – лицо помещалось в
ней полностью. Он нагнулся, и я привстала навстречу его поцелую. Я забыла, что
ему семнадцать, я забыла, что мы на публике, среди которой его родители. Я
забыла, что смотрят мужчины, которых я люблю. Ничего я не видела, кроме его
лица, ничего не ощущала, кроме силы его рук на моих щеках, рук, скользящих у
меня по спине, вниз, вниз. У меня в голове стало тихо, только едва слышный
шепчущий звук раздавался, как вода, журчащая у спокойного берега. Не я
освободилась от его ментальных игр – Томас сам себе их испортил. Рука его ползла
вниз, вниз, и дошла до пистолета на пояснице. Тут он остановился. Споткнулся,
можно было бы сказать, если бы у магии были ноги, чтобы споткнуться о камешек.
Я отодвинулась, увидела на его лице неуверенность. Он был
все так же красив, и шепот в голове все еще подталкивал меня касаться его, но
глаза у него были широко открыты, а на лице – замешательство. Он был свеж, нов,
неопытен – будто впервые обнял женщину, и вдруг оказалось, что у нее пистолет.
Звук прибоя затих вдали, и стал слышен говор в комнате. Все
думали, что делать, и не надо ли вмешаться.
– Это пистолет, – сказал он голосом столь же
неуверенным, как выражение его лица.
Я кивнула. Снова опустилась на каблуки, перестала стоять на
цыпочках, перестала помогать ему соблазнять меня магией своей матери – или
своей собственной.
Он еще пропустил большой нож сзади, потому что взялся за
середину спины уже возле поясницы. Такого размера клинок не заметить? Младенец,
сущий младенец. И я бы это сказала, даже если бы ему было не семнадцать, а
двадцать семь. Младенец – не по годам, но в моем мире. Нельзя не заметить нож
длиной в локоть и остаться в живых – надолго. В моем мире так не получается.
