– Так делать нельзя.
– И нельзя просто уходить от меня, чтобы подойти вот к
такому низшему.
– Ты хочешь когда-нибудь еще испытать ardeur, Огги?
Он на миг задумался, но я знала, что это своего рода
представление. Может, он и был озадачен, но очень старался изобразить
озадаченное человеческое лицо.
– Ты знаешь, что да.
– Тогда убери руку, или больше ты до меня не
дотронешься.
Мы еще посмотрели друг на друга, потом он меня отпустил.
– Мне говорили, что ты очень сильна, опасна и скора на
руку убивать. Чего не просек ни один из моих шпионов – это что опаснее всего в
тебе твоя сила воли. Господи, сколько решимости в этих глазах! – Он
покачал головой. – Да, ты говоришь всерьез. Ты действительно отсекла бы
меня из-за этого.
– Чертовски верно.
– Всего за то, что я схватил тебя за руку?
– Потому что ты ведешь себя так, будто мною владеешь. У
меня хозяев нет.
Мика встал с двойного кресла и направился к нам. Это
привлекло внимание Огги.
– Твой лев покалечил Тревиса и избил Ноэля. Я думаю, ты
им должен это как-то компенсировать.
– Слышу леопарда, – ответил Огги. – Так
прагматично, такая готовность договариваться.
Прозвучало это так, будто качества эти очень плохие.
– А ведь действительно каждый похож на своего
подвластного зверя, – сказал Мика.
Огги кивнул.
– Для тех, кто не понял, нельзя ли объяснить
подробнее? – спросила я.
Ответил Мика:
– Среди всех кошачьих львы – самое агрессивное
общество. Быть львом – это значит всегда быть готовым защитить свое место в
прайде. Если только ты не крайне доминантный, не выдающейся силы или не умеешь
внушить всем такой страх, чтобы тебя оставили в покое. Ноэль и Тревис –
подчиненные, а Огги обращается с ними так, будто он – доминантный лев. В
большинстве прайдов со всеми самками спариваются только немногие доминантные
львы.
– Прайд Джозефа живет не так, – сказала я. –
Он по способу управления куда ближе к леопардам.
Мика кивнул:
– Прайд Джозефа – это исключение, Анита. Помнишь, я же
несколько лет провел в смешанной группе. Иметь дело со львами – это может
тянуться вечно, потому что каждая мелочь – повод для соперничества. Джозеф
мыслит больше как леопард – весьма разумно, особенно для льва.
– Подкаблучник он, как мне говорили, – бросил
Огги. – Его жена не потерпела бы, если бы пришлось делить его с другими.
– Знаешь, Огги, все, что у тебя изо рта вылетает,
только углубляет яму.
– Что это значит?
– Ты у нее в дерьмовом списке, – пояснил
Мика, – и закапываешь себя все глубже в эту кучу дерьма. – Он
улыбнулся.
– Чего это ты скалишься?
– Я думал, ты можешь оказаться угрозой для организации
нашей жизни, но ты не можешь вести себя прилично хоть сколько-нибудь долго,
чтобы представлять собой угрозу для любого мужчины из ее жизни.
– Жан-Клод уже пригласил меня снова попробовать товар.
– Попробовать товар? – переспросила я. – А
это что за такое я слышу? Я, значит, товар, который пробуют? Ой, хрена с два.
– Видишь? – спросил Мика. – Продолжай в том
же духе, и ardeur больше никогда не попробуешь.
К нам подошел Жан-Клод.
– Ты крайне неосторожен со словами, Огюстин. Очень на
тебя не похоже – такая неполитичность.
– Он боится, – сказал Натэниел. Он подошел ко мне,
обхватил меня руками за талию, прижался своей наготой к моей спине. Мне не надо
было оглядываться, чтобы узнать выражение у него на лице – оно появилось у него
только недавно в моем присутствии. Обладаю, говорило это лицо, моя, говорило
оно. Я готов делиться, но это мое. Обычно оно бывало у него, лишь когда кто-то
себя не так вел или кто-то ему не нравился. Кажется, в оценке Огги мы все были
согласны. Исключительно неприятный тип.
– Чего это я боюсь, кисонька?
– Боишься того, что так сильно хочешь Аниту.
От этого ответа я напряглась, но Натэниел прижался еще
теснее, и меня отпустило. Он положил подбородок мне на плечо, коснулся щекой
щеки – получилось, наверное, как на фотографии помолвки. В одном Огги был прав:
Натэниел отлично умел играть в игры, когда хотел. Играл он все меньше и меньше,
и ему все больше нравилась его жизнь, и он сам, но играть он не разучился.
– Тебе не нравится, что ты кого-то вообще так сильно
хочешь. Ты в этом видишь слабость, – сказал Натэниел. – И ты все
лучше понимаешь, как трудно может быть с Анитой.
Я повернулась к нему, заставила его повернуть голову, чтобы
смотреть в глаза.
– Так ты считаешь, что со мной трудно?
Он усмехнулся в тридцать два зуба:
– Я люблю, когда меня подавляют.
Я стала было объяснять, как усердно трудилась, чтобы он не
был никем подавляем, и тут сообразила, что значит эта усмешка. Он меня дразнил.
Я попыталась посмотреть на него сурово, но мне не хватило серьезности.
– Не допусти, чтобы твое смущение было виной твоего
отстранения, Огюстин, – сказал Жан-Клод.
– Что это значит?
– Это значит, что если ты будешь и дальше так себя
вести и так разговаривать с ma petite, я окажусь не в силах предложить тебе
ardeur от нее.
На миг у Огги что-то в глазах мелькнуло – мне показалось,
похожее на страх.
– Может быть, я глуп и не понимаю, но я приехал к ней в
поисках Джулианны, а нашел Белль.
Лицо Жан-Клода стало совершенно неподвижным:
– Что заставляет тебя так говорить?
– Я почти за шестьсот лет видел только двух женщин,
которых ты любил, Жан-Клод. Не по своей воле ты любил Белль Морт, она решила за
тебя. Но любить Джулианну – это был твой выбор. Я думал, что если ты наконец
снова полюбил, то это кто-то, на нее похожий. Я думал, что суровый разговор и
опасность – это только маска. Думал, что если поскрести поглубже, Анита будет
очень похожа на ту единственную другую женщину, которую ты любил. – Огги
покачал головой. – Да, физический тип тот же, миниатюрная брюнетка, но все
остальное… – Он снова покачал головой. – Боже мой, Жан-Клод, Господи
Боже мой, неужели ничего нет постоянного в личности женщины, что тебе нравится
каждый раз?
– Ты приехал с мыслью, что если на ma petite как
следует нажать, она треснет и будет мягка и женственна, как Джулианна?
– Ведь не только ты, Жан-Клод, но еще и Ашер. Он ведь
никогда не западал на физический тип, только на личность, и любил он ласковых,
веселых, уютных женщин. Белль его обвиняла в пристрастии к крестьянкам.
