Хэвен лежал без сознания в комнате для гостей, где начинал
день, и к нему приставили дополнительную охрану. Ближайшие двое суток он никуда
не двинется, как сказала доктор. Меня это устраивает: не видеть друг друга –
это самое то для меня и Куки-Монстра.
Я снова стала заводиться, почти опять забегала кругами, но
Жан-Клод ко мне прикоснулся, и к нему присоединился Огги. Кончилось тем, что я
оказалась между ними на диване, чувствуя себя до странности спокойно.
– Вы подчинили мой разум?
– Ты способна меня отстранить, ma petite. Просто
пожелай меня вытолкнуть, и я буду вынужден уйти. Я думал, тебе нужно
спокойствие.
С этим я не могла спорить. Повернув голову, лежащую на
коленях у Жан-Клода, я посмотрела на Огги, державшего мои ноги у себя на
коленях.
– Но он тебе помогает.
– Очень-очень мало, – сказал Огги, и если он хотел
выразить на физиономии скромность, то у него это совсем не получилось.
– Тебе бы стоило прекратить из себя строить
скромницу, – сказала я. – Совершенно материал не подходящий.
Он посмотрел на меня большими глазами – сама невинность, как
ему хотелось изобразить. Это тоже не получилось.
– Ты хочешь сказать, что я не скромный? – Он
ухмыльнулся, безнадежно загубив намеченное невинное выражение. По этой ухмылке
было ясно, что мысли у него очень нескромные. О вещах приятных, но все равно
нескромные.
– Ты скромность не узнал бы в лицо, даже мордой на нее
наткнувшись.
Он засмеялся – громко, открыто, показывая клыки. Не будь их,
совершенно был бы человеческий смех. Жан-Клод мне когда-то объяснил, что
вампиры учатся владеть своими голосами, лицами, всеми своими реакциями, чтобы
скрываться от своих мастеров – любая сильная эмоция может быть использована
против тебя. Через несколько сот лет теряешь искусство смеяться искренне или
улыбаться просто от счастья, а не тогда, когда думаешь, что тебе это что-то
даст. Выражение лица для очень старых вампиров – это что-то вроде флирта: что
делается намеренно и ради определенной цели. А Огги, казалось, просто смеялся.
Я подняла голову, чтобы заглянуть в лицо Жан-Клода.
– Это смех, настоящий смех, или же в порядке игры,
которую ведет Огги?
– Спроси у него, ma petite.
Я посмотрела на другого вампира:
– Ну, так как?
– Что – как? – переспросил он.
– Это настоящий смех, или спектакль?
Он пожал массивными плечами, шаль соскользнула чуть ниже.
При такой скорости соскальзывания он снова скоро будет гол до пояса. Я не
знала, хочу ли я, чтобы шаль сползала быстрее, или чтобы он ее опять на себя
набросил. Видеть его без одежды было бы приятно, но то, что мне этого хочется,
заставляло меня этого совсем не хотеть. Ну, да, идиотство, но правда. Я с
трудом доверяла тем, кого мне так хочется.
Послышался запах ванили, теплой ванили – это шел Натэниел.
Быстрый топот бегущих босых ног, и вот он уже взлетел надо мной в воздух и упал
на диван, выставив руки и ноги за миг до того, как шлепнуться на меня. Он уже
такое делал, но я всегда вздрагивала и чуть не пищала по девчоночьи. Мне жуть
до чего было неприятно, что этот звук вообще где-то во мне живет.
Натэниел засмеялся, и лицо его озарилось. Я попыталась
заворчать, что он меня напугал, но не вышло. Ворчливое настроение унесло
восторгом от такой его близости и от успокаивающих прикосновений вампиров.
– Не беременна! – сказал он.
Я покачала головой и тоже засмеялась. Вдруг я вспомнила,
какое это было радостное облегчение. Натэниел вернул тот прилив радости,
который у меня был до выходок Хэвена.
Натэниел опустил свое тело на последние несколько дюймов,
придавил меня собой, поцеловал, и я ответила на поцелуй. Мои ладони скользнули
по мускулистому жару его кожи, по шелковому теплу волос, распущенных и
накрывших нас всех. Тело Натэниела среагировало на такую близость, и поцелуй
стал крепче.
– Если они займутся сексом у нас на коленях, нам надо
будет участвовать? – спросил Огги.
Я оторвалась от поцелуя, и Натэниел остановился, но не
сдвинулся. Мне пришлось отвести его густые волосы, чтобы увидеть Огги.
– Нет, – ответила я.
– Тогда я просто не знаю, куда руки девать.
Я выглянула из-за плеча Натэниела, сообразила, что наиболее
естественное место для рук Огги – это зад Натэниела, выглядывающий островом из
моря его же волос.
Огги поднял прядь этих волос.
– Уже век не видал такого. – Он потерся об эту
прядь щекой. – Возвращает старые воспоминания, хотя то тело было
женским. – Он посмотрел на Натэниела. – У мужчин я таких длинных
волос никогда не видел.
Мне не понравилось, как он смотрит на Натэниела, хотя винить
его было не в чем – не Огги прыгнул голый нам на руки. Я слегка толкнула
Натэниела в грудь:
– Слезь, а?
Он умудрился на меня посмотреть одновременно и невинно, и не
слишком, потом скатился на пол. Да, он хотел меня поразить, но он
эксгибиционист и обожает заигрывать. Это не значит, что ему хочется секса –
просто ему нравится, как на его тело реагируют зрители. По крайней мере, так
думаем мы с Микой. Вполне возможно, что Натэниел сам не знает, зачем ему это.
Мика подошел к дивану сзади:
– Твой леопард не пытался проснуться, когда тебя трогал
Натэниел, – сказал он.
– Да, не пытался.
Я посмотрела на него, но волосы Жан-Клода загораживали мне
взгляд. Мика отодвинулся, встав между двумя вампирами, чтобы мне не вытягивать
шею.
– Ты только чуть коснулась меня, и он проснулся.
– Давай попробуем, – сказала я и протянула ему
руку.
Он замялся, будто слегка опасаясь того, что может произойти,
но руку мою взял. Я ждала, что зверь пробудится, но он не стал – просто рука
Мики лежала в моей. Я улыбнулась и пожала эту руку. И ему стало легче, а то он
будто дыхание задерживал, и был такой серьезный, почти печальный. Неужели он
ревновал? Мужчина, который лучше других делится мною, вдруг заревновал? В этой
мысли не было тревоги – мысль как мысль. Сила Жан-Клода дала мне возможность
просто думать, без эмоциональных отягощений. Это вот так рассуждают люди
уравновешенные? Если да, черт побери, то это очень покойно. Мне хотелось как-то
успокоить Мику, убрать эту тревогу у него из глаз. Вот тут уж не было ни мысли,
ни рассуждений – мне хотелось его успокоить, и я села, притянула его за руку к
себе вниз. Мы поцеловались, но он отодвинулся от поцелуя, и в шартрезовых
глазах все еще оставалась тревога. Я хотела, чтобы этой тени не стало. Чтобы он
понял, как много он для меня значит.
Обеими руками я потянула его к себе через спинку дивана и
выдала ему поцелуй, которого он заслуживал. Я лизала, целовала, ела его рот,
будто его вкус – наркотик, и мне не хватает очередной дозы. Он свалился в
поцелуй, перевалился через спинку дивана на меня, на колени всем прочим, и
поднялся, смеясь, уже без той тревоги в глазах, и мы захохотали всей большой
кучей. Не только мы с Микой, но и Натэниел, и Огги своим открытым, показывающим
клыки смехом, а поверх всего лился смех Жан-Клода, густой и сладкий, хоть с
кожи слизывай. От этого ощущения у меня перехватило дыхание, Мика задрожал
сверху. Рука Натэниела схватила меня выше локтя, и Мику тоже, пальцы Натэниела
судорожно сжались. Рука Огги сомкнулась у меня на лодыжке почти до боли. Я не
видела его, мне загораживал Мика, но ощутила, как его тело отреагировало на
этот ласкающий смех.
